…и просто богиня

Дом был холостяцкий, и к лучшему: Рита, почему-то брезгуя, не хотела бы жить в квартире, обставленной чужой женщиной. Но Ревекка, эта приличная еврейская женщина с овечьим лицом, все-таки влезла в жизнь Риты. Она не настаивала на своем присутствии, но, проявляясь пунктиром, вечно была. «Я здесь», – напоминала бывшая то через фотографию, то через безделушку, подаренную Олегу по неясному поводу, то через обшарпанную деревянную раму, которую он с ней вместе покупал на блошином рынке.

«Я была, когда тебя не было, – сообщала Ревекка. – И я буду, даже если меня уже нет».

Олег мало говорил о своей жизни с Ревеккой. Он вообще неразговорчив, считает почему-то, что многое следует по умолчанию. Рите оставалось лишь догадываться, как он жил с Ревеккой и почему женщина с внешностью овцы попросила его вон. Повод был, наверное, но Рита, не зная, должно быть, чего-то, повода просто не видела: она только чувствовала неявную тяжесть в глубокой глуби темной воды, которую мне, рассказчику, хочется именовать еще и бесконечно длинной.

Ревекка умерла – и спросить было некого.

Ревекка беспокоила Риту. И не только потому, что полезно знать, от каких женщин уходят любимые мужчины, – сам Олег оставался для Риты не совсем понятен. Она не исключала даже, что он страшен может быть и когда-нибудь она сама, узнав какую-то отвратительную тайну, захочет уйти от него. Ведь попросила же Ревекка его вон, хотела дожить с ним до старости, но взяла и выставила вместе с вещами.

В их последнюю встречу, в парке, Ревекка сказала Олегу, что надеялась на их «воссоединение». Она была приличной женщиной и, говоря так, наверняка не шутила, не кокетничала. Олег – не такой уж эгоист, и ему должно было сделаться грустно, что их с Ревеккой общая история подошла к концу. Ведь грустно, когда люди расстаются, – так ведь? Грустно. Мостик над темной водой уже не принадлежал этой женщине с горделивым именем и скучноватой внешностью.

Почему она не родила от него? Если бы у них были дети, Олег не ушел бы от нее никогда. Он не позволил бы детям расти без отца, как вырос сам, – это единственное, о чем он говорит с видимой мукой, а что до остального, Олег облачается в любимый теплый, лишенный жесткости и углов кокон.

– Она была бесплодна? – приставала к нему Рита.

Нет, не была. Ему, во всяком случае, неизвестно. Ревекка говорила ему, что не хочет детей, что дети разлучают, а не единят, и все чушь, что долдонят нам из поколения в поколение. Дети – это экономический резон, чтобы было на кого опереться в старости, в чем Ревекка необходимости не видела (и в результате оказалась права).

В сущности, Ревекка была склочной бабой. На закате их с Олегом совместной жизни она очень часто его мучила. Он мог приехать из дальней утомительной командировки, а она, сидя за столом, перебирая, например, почтовые марки, могла даже не обернуться, буркнув только: «А, ты…» Она могла в гостях весь вечер простоять с унылым лицом, не говоря ни слова, провоцируя неловкости, ожидая будто, что Олег взорвется и скажет ей что-то обидное, злое.

Она ждала.

Врачи сказали, что она переусердствовала. Ревекка была склонна к полноте, стала заниматься спортом и умерла. Рита решила, что Ревекка решила похудеть. Если бы Ревекка думала о своем здоровье, а не только о внешности, то, записавшись на фитнес, и курить бы бросила, но вместо этого смолила одну за другой. Говорят, курение отбивает аппетит, и Ревекка не могла этого не знать. В общем-то, она убила себя сама: за здоровьем не следила, стала бегать до одури – и умерла.

Она была склочной бабой, но ранней смерти не заслужила. Никто не заслуживает ранней смерти, а Ревекка – так думала Рита, оставаясь одна в большой пустынной квартире, когда Олег уезжал в очередную командировку, – могла почувстовать полную безысходность в глухом, как бункер, одиночестве. Олег не виноват, что занят. Не виноват он, что молчит, – но и она ведь тоже не виновата! Если бы у Риты не было своих интересных занятий, если бы ходила она на работу, как на каторгу, то могла бы не только ворчать при его появлении. Она закатывала бы ему истерики, обвиняла без нужды, несправедливо или даже подло.

– Лучше бы ты прическу себе новую сделала, – корила Рита мертвую Ревекку за эту серьезность, за эту приличную овечью правильность, которая хороша, как полиэтиленовый пакет: если надолго, то уже не гигиенично, а душно, тошно, мертво. Нельзя быть слишком серьезной, нельзя.

Чтобы мост не рухнул, он должен быть пластичен, части его должны двигаться – и только так он, чутко дрожа, удержится над длинной темной водой.