…и просто богиня

– Красивые картинки, – сказал я однажды, когда, уходя от нее, увидел в прихожей три открытки в общей раме: Лондон, Париж и что-то знойное, вроде Рио-де-Жанейро. Открытки были сделаны явно недавно, но так умело состарены, что казалось, будто смотришь на них из будущего.

– Картинки… – усмехнулась она и толкнула раму своим коротким белым пальцем. – Пятно на стене спрятала.

Рама качнулась; я ушел, запомнив зачем-то это замечание, в котором мне послышалась самоирония.

В последнюю встречу она учила меня играть в настольный теннис у себя в саду. Дело было летом. Ее муж запекал сосиски на гриле в углу сада, а мы метались по обе стороны облезлого теннисного стола. Она показывала, как держать ракетку, чтобы нужным образом отбить шарик, но у меня ничего не получалось. Я смущался и от того делал еще больше ошибок.

– Бесполезно, – сказал я в итоге, на что она искривила губы, бледные, как мне теперь вспоминается.

Мы принялись есть сосиски, общаться. Ее муж говорил много, но главным образом о машинах, в которых я совсем не разбираюсь. Поэтому толком ничего не помню, кроме того что в придачу к своему джипу он купил кабриолет. Дантисты могут позволить себе и дом с садом, и жену, работающую на полставки, и кучу кошек, и кучу машин – наверняка так думал я, поддакивая мужчине, который тоже был лыс, но лишился волос естественным образом: темная шерсть курчавилась на висках, а кожа покрылась загаром. Он выглядел негативом своей жены, которую, наверное, любил – не бросил же он ее, лысую, ради какой-то другой. А может, он просто порядочный человек. А может, он знал ее душу, о которой я мог только догадываться, но так и не догадался.

– Почему бы тебе не пойти к психотерапевту? – спросил я безволосую знакомую на каком-то витке нашего садового разговора.

– Я знаю, что он мне скажет, – ответила она так, будто ждала этого предложения и уже хорошенько его обдумала.

– Ну и что?! Он же не говорить будет, а тебя слушать.

– Слушать… – повторила она по обыкновению.

– Поговорила бы, покричала, поплакала. Я бы пошел.

– Вот и иди. – Она встала и скрылась в доме.

Чуть позднее муж отправился за ней, а вскоре вернулся с известием: у супруги срочные дела, да и ему тоже пора…

Ушел и я. Точнее, удалился: знакомство оборвалось. Ни она не настаивала, ни я. На ее месте (не удивлюсь, если ты меня читаешь) я бы сходил к психотерапевту. Мы думаем, что мы умные. Может, мы даже таковыми и являемся, но всего знать мы не можем, нам даже самих себя до конца не изведать. Когда моя жизнь пошла трещинами, я стал у всех спрашивать совета. Я тоже полагал себя умным, но почему-то уверен был, что спрашивать совета надо, даже если знаешь, что тебе ответят. Потому что нежданно может треснуть где-то еще, в месте, вполне вероятно, самом непредсказуемом, и гной выйдет, и заживет рана. И не надо будет неразборчиво бурчать, зачем пошла ты смотреть за умирающими, почему бросила работу в детской клинике и пошла – туда…

Скажи!

Вначале заработал денег. А как запахло жареным, уехал. Не в Лондон, как «главный», и не в Вену, куда слились служки от Алексея на пару пинков повыше. И даже не в Малагу, поближе к теплу.

Выбрал Мадрид. Точнее, его пригород Эль-Эскориаль, провинциально-старинный, претендующий на звание самостоятельного города, – но обмануть Алексея было сложно, он влет сообразил, куда стремится этот городок с выложенными камнем улочками, из-за горы будто вставшими на дыбы. Купил квартиру с окнами на скверик из узловатых платанов, хотя маклерша, почуяв жирного карася, впаривала жилье побольше – дом или хотя бы полдома.

Балкона в квартире не было. Там, где он должен быть, устроили продолжение гостиной, и она торчала над улицей издевательским языком. В этот эркер с высокими, от пола, окнами он поставил кресло-качалку и пальму, чтобы сидеть и, покуривая в условно-тропической тени, смотреть на народ внизу, на узловатые бледные платаны, на небо, оказавшееся ближе, чем в Москве, на суету деревянной двери по другую сторону скверика: там была булочная, принадлежавшая двум братьям-близнецам, похожим на одышливых жаб, и дверь все время открывалась и закрывалась.

Площадь у квартиры была небольшая, квадратов сто. Но на двух этажах. Внизу – по одну сторону – кухня и столовая, обе похожие на пенал. На другой стороне – гостиная с эркером-щелью и лесенкой, ведущей к спальне под крышей, кабинету и детской. В комнате для девочки места хватало только для узкой кровати, шкафа и небольшого книжного стеллажа. Вся квартира выглядела какой-то сдавленной, но в детской это чувствовалось особенно.

Когда я появился у него со своим чемоданом – чужой, в общем-то, человек, мы виделись в Москве пару раз у его старшего брата, а перед моей поездкой в Испанию списались по Интернету, – он повел себя так, словно мы давно и хорошо знакомы. Я передал ему пухлый пакет от брата, от себя вручил конфетно-шоколадную мелочь. Брат Алексея сказал, что он сладкоежка.