…и просто богиня

Она, блекло-оранжевая, и он, белый и выпученный, в сопровождении двух дочерей, нервной блондинки и грустной брюнетки, праздновали двадцатипятилетие совместной жизни. Они прожили вместе два с половиной десятка лет, но расписались только тогда, когда он стал строить дом, а она, завершив свое экономическое образование, окончательно надумала закинуть диплом (с отличием) на верхнюю полку.

Она захотела стать домохозяйкой. «Это была мечта всей ее жизни», – рассказала мне ее подруга, которую мне не очень хочется вводить в этот рассказ – из боязни, что начнет он без необходимости ветвиться, хотя сюжет предельно прост.

Есть он, и есть она.

Они долго прожили вместе и внезапно развелись.

Прошлым летом, год назад, она отпраздновала с мужем серебряную свадьбу на лоне природы, кивала размеренно, когда он, всей выхухоленностью своей похожий на мелкотравчатого политика, рассуждал вслух, в кругу друзей и близких, какой счастливой была четверть века, прожитая вместе с этой женщиной, и какие чудесные получились у них дети, и как дружно жили они, и как еще проживут, когда дети вылетят из родного гнезда. Стоя, расставив ноги, в клетчатом коричневом пиджаке и в серых полотняных штанах, подобранных как-то особенно не в тон, сцепив руки у ширинки, долго рассуждал он – белый, выпученный, – высчитывая вслух, сколько месяцев счастья было у них, сколько дней.

Он из тех многословных людей, которые не вызывают доверия. Будь он политиком, я не стал бы за него голосовать: слишком много ищет обоснований своей правоты, чересчур много старается, бисерно пишет, мелко, не верю.

Да, и на белую обезьяну похож. Нехорош.

А она играла затем на саксофоне, который освоила не так давно, на курсах. А младшая дочь, та, что грустная брюнетка, тоже расставив крупные ноги, спела с подругой на два голоса. А на широких, грубо сбитых столах в мелких вазочках таращились на все стороны небольшие подсолнухи.

Описывая торжество сейчас, я рискую свалиться в предвзятость, ложно дать понять, что уже тогда заметил признаки скорой катастрофы: совсем немного им осталось, буря, скоро грянет буря…

Фигня.

Ничего я не чувствовал, кроме вежливой скуки, кроме тени стыда, что мне скучно среди этих приличных, хороших людей, очень скучно, и надо набраться терпения, быть вежливым надо.

Это было одно из тех семейных мероприятий, которые сами по себе ни о чем не говорят, указывают лишь на наличие семьи, и не более того. Виновники торжества, арендовавшие на день поддельную усадьбу для своего праздника, были достоверны именно в такой степени, как бывают достоверны любые другие долгосрочные союзы, где видны годы, дисциплина, долг, а нежности вроде и не нужны, они – наверное – в области умолчаний.

Я был уверен, что он изменяет жене. Очень уж старался он быть примерным заботливым мужем. Я воображал себе какую-нибудь молоденькую ассистентку в его конторе. Он руководил собственным инженерным бюро, а заодно потрахивал отзывчивую девицу, знающую свое место, имеющую свои преимущества.

Или уезжал в командировки, а там ходил к шлюхам. Или был неверен каким-то иным, малооригинальным способом, компенсирующим естественную усталость от брака, возникшего так рано: он, как и она, еще учился в университете, когда надумали они жениться.

Про нее я думал только то, что могла бы она и лучше распорядиться своей жизнью, но – надо же! – можно быть счастливой и одной семьей, детьми, домом, ближним кругом, малыми делами, воспитывать детей, устраивать домашние праздники, ходить на родительские собрания в школу, с мужем и детьми ездить в отпуск и не иметь больше ничего.

Недавно приобретенный саксофон не в счет – играла она плохо.

Было тоскливо на том празднике, и – надо же! – не мне одному.

Подруга – та, которую я вынужден упоминать, – сообщила, что она изменила мужу и что это стало причиной разрыва. Она изменила мужу с его подчиненным, с сотрудником его небольшой фирмы, любовник младше ее на десять лет, у него беременная жена, она переспала с ним, а он был глуп и болтлив.

«Позор! Позор!» – слышал я потрескивающее, как на огне хворост, слово, когда они объяснялись друг с другом.

Мужчина с повадками мелкого политика, самодеятельного дипломата, человек, так ценящий приличия, должен был принять решение.

Она изменила так, что у него – выпученного в тот момент наверняка еще больше – не оставалось ничего другого, как указать сотруднику на дверь, а дома поставить вопрос ребром.

Она ушла, ищет работу, скоро развод.

Дети в шоке. «И это ты, наш апостол морали», – говорила ей грустная младшая дочь. Что говорила старшая, вообразить не могу.

Она уехала из дома, но не из города (небольшого), написала мне затем, что сняла квартиру, что неожиданно быстро нашла работу, по специальности, согласно диплому, который краснел до поры до времени где-то наверху, на пыльной полке.

«И любовника завела. Другого. Он ей сосед, – рассказала подруга, – тоже разведен, но ничего серьезного, она его старше».