И рушатся стены (сборник)

Он почувствовал, что его тошнит. Десять тысяч в неделю, механически подумал он. Вот и все, что держит меня здесь. Я продаю свою душу, но только если получаю за нее чертовски хорошую цену.

Грабен, вице-президент редакции, тепло улыбнулся представителю Заказчика.

— Мы еще не слышали ваше мнение, мистер Джаберсон. Надеюсь, вы наслаждались этой пьесой, хи-хи?

— Мне понравилось, — просто сказал Джаберсон.

Мне понравилось. Вот и все поздравления, подумал Эмори.

— А теперь простите меня, — сказал он. — Сейчас начнется второй акт.

Второй акт тянулся еще медленнее. Эмори так и не решился сократить его. Он пытался как можно лучше проработать сценарий для нетребовательных зрителей. Это был единственный способ сохранить остатки самоуважения, удержаться от того, чтобы полностью соскользнуть в навоз коммерциализации, что было американским развлечением в разнообразных средствах массовой информации. Интересно,

подумал он, а каковы эти развлечения в других странах мира?

Вероятно, почти такие же, пришло ему в голову. Люди ведь везде почти одинаковые, несмотря на искусственные политические барьеры, которыми любая властная сфера отгораживается от остальных. И Телевидео СССР или в Объединенной Империи Латинской Америки, или в Восточной Народной Республике, вероятно, имеет очень много общего с нашим.

Он вел своих актеров через пьесу, удовлетворяясь хотя бы тем, если они понимали одно его слово из десяти, и наконец все было закончено. Он дал знак техникам, что закончил. И беспощадные огни, сосредоточившиеся на актерах, полупритухли и смягчились.

— Вы все отлично поработали, — заставил себя сказать Эмори. — Мы утроим наши рейтинги. Вы все таланты. Станиславский гордился бы вами.

Он смахнул пот со лба, аккуратно сложил сценарий и бросил его на красную ткань режиссерского кресла. Теперь пусть им займутся уборщицы. Он покончил с «Дымкой желания». Завтра вечером спектакль выйдет на зрителей, испорченный и сырой, как всегда, и зрителям он понравится, а критики будут приветствовать его, Эмори, как самого великого режиссера эпохи, а Заказчик и рекламное агентство посчитают свои денежки и тоже будут радоваться. А в четверг будет уже новый сценарий, судя по намекам Каваны из сценарного отдела, полный восторженных примечаний на полях от разных вице-президентов и прочего начальства, которые, как всегда боялся Эмори, запросто могли бы упустить суть пьесы...

Камеры исчезли в своих тайных убежищах, персонал бросился к раздевалкам. Эмори посмотрел на часы. Ого, уже девять часов пять минут вечера! Через час он должен быть у Теда Беккета, среди настоящих людей. Людей, которые разделяли его отвращение к средствам массовой информации, хотя некоторые из них, как и он, были двуличными и могли зарабатывать большие деньги на видео, а тошнить их будет потом, тайком, после работы.

Небольшая группа в дальней части студии уже ушла. Эмори был свободен хотя бы от нее. Он вспомнил, что как-то раз Ван Грабен пригласил его выпить пива после репетиции и он чуть было не сболтнул: «Простите, Ван, я занят. Я хочу посетить ведущего подрывную деятельность Теда Беккета, который показывает сегодня вечером авангардистские фильмы. Мы собиремся там, будем сидеть и бездельничать, проклиная вас и всю вашу грязную породу».

Если бы он действительно сказал так, то на следующий день нашел бы в своем почтовом ящике небольшую записку от Главы редакции наряду с выходным месячным пособием.

Эмори улыбнулся в душе, думая о том, была ли такая судьба хуже смерти или нет. Беккет и остальные частенько уговаривали его бросить свою профессию, прежде чем станет слишком поздно, прежде чем его вкус и ум поглотит всепожирающая коммерция. «Ну, это совсем не обязательно», говорил им Эмори, думая о том, что еще пять лет такой работы, и он станет действительно богатым человеком. Он понял, что просто боится подать в отставку — потому что эта работа, отвратительная, ужасная, единственная давала ему контакты с бессмысленным большинством людей вокруг, контакты, которые он боялся утратить.

Да, он всегда мог бросить эту работу и жить в подвале, как Беккет, никогда не зная, когда его соседи устанут от наличия общепризнанного умника на районе и придут, чтобы сжечь его книги и уничтожить ленты и кинопроектор. А кроме того, у Эмори был статус в обществе: Джон Эмори, известный видеорежиссер. Никто при этом не спрашивал о его личных чувствах. Его высокое положение в видеопроизводстве маскировало его внутреннее недовольство.

И он не спешил потерять эту маску.