И жизни новизна. Об искусстве, вере и обществе

Несколько лет назад мне довелось побывать на службе в одной маленькой деревенской церкви. Было второе воскресенье после Троицы, которое по официальному церковному календарю посвящено «Всем Святым, в земле Российской просиявшим». В конце службы, как и полагается, священник стал говорить проповедь. Ему было лет шестьдесят, выглядел он уставшим и не слишком здоровым (позже я узнала, что в Тульскую область он приехал из Чернобыля). Он сказал: «Обычно в народе святых начинают почитать только после их смерти. Да, когда они умерли и прославлены — мы их очень любим: ведь это наши святые! Мы гордимся, что они наши земляки, что мы родились с ними на одной земле — в том же городе или деревне. Мы даже предполагаем, что о нас они будут заботиться горячее, чем о ком-нибудь еще: мы ведь их соседи и почти родственники! Но при жизни святых обычно не слишком почитают: ни уважением, ни поддержкой своих земляков они не пользуются. Даже наоборот: окружающие, как правило, смеются над такими людьми. Люди, как правило, считают святых жалкими и убогими, а их образ жизни — несуразным: где ж это видано, чтобы человек так себя вел! Но главное — все уверены, что их святой (их будущий святой) видит мир как-то неправильно, фантастически, глупо. По общему мнению, этот человек не может оценить

реальное положение вещей „в нашем мире“, которое всем прекрасно известно; кажется, что любой ребенок разбирается в этом лучше. И его (или ее) слепота печальна, смешна и возмутительна.

Но друзья мои! — продолжал священник, и голос его неожиданно изменился и зазвучал почти торжественно. — Как раз святые и видят всё в правильном, реалистическом и практическом свете. Они, и никто другой, видят наш мир таким, какой он есть на самом деле. Они видят, как наша Земля — и вместе с ней весь наш мир — летит к Господу. Летит, как птица, глядя в одну точку, вот так, раскинув крылья, — он попытался изобразить полет, — к милой последней Встрече».

Он произнес эти слова, как и всякий хороший русский священник, простым и совершенно нетребовательным тоном, без малейшего нажима или пафоса, как будто говорил в первую очередь самому себе, а потом уже и всем остальным. Это было больше похоже на исповедь, чем на проповедь. Но было видно, как радостно ему сделать это признание — или открытие (эта мысль могла быть совершенно новой и для него самого) — в нашем присутствии. Я никогда не встречала в святоотеческих писаниях такого образа мира, летящего к Богу, как птица. Но прозвучало это, я бы сказала, неоспоримо традиционно.

2. Святой, а не герой

Пусть этот эпизод послужит эпиграфом к моим дальнейшим размышлениям о том, какой способ восприятия мира формирует (или пытается формировать) в человеке русская православная традиция. Столкновение святого и окружающих (другими словами, острый конфликт между двумя типами веры: детской верой «простого народа», «паствы», ищущей защиты и руководства, — и «взрослой» бесстрашной верой «слуги Божьего», единственное желание которого — угодить своему Господу) не несет в себе чего-то специфически православного. Мы можем вспомнить, что тот же конфликт составляет структуру драмы «Убийство в соборе», англиканина Т. С. Элиота. Тем не менее здесь есть и довольно существенное отличие, которое мы сразу же чувствуем. То, что трагически отделяет элиотовского героя от окружающих, — это его решимость пойти на страшный риск, предпринять что-то такое, что может стоить ему жизни, тогда как для «смиренного стада» первая и, возможно, единственная цель — выжить во что бы то ни стало. Но священник из тульской глубинки, с которого я начала, противопоставлял святого «нам», «всем остальным» совсем на другом основании: он говорил не о готовности действовать и даже не о согласии принести себя в жертву, а прежде всего о другом способе видеть

мир. Это было для него важнее всего. И именно это — осмелюсь сказать — самое важное для русской православной традиции.

Особое видение мира и есть то, что отличает святого. И любое его действие или поступок (какими бы странными или безрассудными они ни казались «всем остальным») так же естественно исходят из этого видения; они для него так же «правильны» и «практичны», как естественно для большинства людей их «нормальное» поведение. Самые любимые русские святые отнюдь не герои — напротив, они обладают особой человечностью, мягкостью и простотой — свойствами, которые сразу и безошибочно распознает народный вкус.