Я, бабушка, Илико и Илларион

Куда ты идешь, дорога, и куда ты ведешь мое село? Помнишь? В один из июньских дней ты отняла все, что было у меня дорогого на свете. Я просил тебя, дорога, и ты возвратила мне все, что могла возвратить. Я благодарю тебя, дорога! Теперь настал и наш черед. Ты возьмешь нас, меня и Хатию, и поведешь туда, где должен быть твой конец. Но мы не хотим, чтобы у тебя был конец. Рука об руку мы будем шагать вместе с тобой до бесконечности. Тебе никогда больше не придется доставлять в наше село вести о нас в треугольных письмах и конвертах с напечатанными адресами. Мы вернемся сами, дорога! Мы станем лицом к востоку, увидим восход золотого солнца, и тогда Хатия скажет всему миру:

– Люди, это я, Хатия! Я вижу вас, люди!

Солнечная ночь

Перевод З. Ахвледиани

День рождения

В сто седьмой аудитории разыгрывалась трагедия. Экзамен по политэкономии принимал сам профессор, уважаемый Касьян Гогичайшвили. Событие это само по себе для нас не было неожиданным, и никого оно особенно не волновало. Но когда из аудитории, вопя и царапая щеки, выскочила Люба Нодия и заявила, что «он все слышит!» – нас объял ужас. Кто бы мог подумать, что наш добрый глухой профессор, которому на экзамене можно было, не опасаясь за последствия, рассказать вместо теории меркантилизма о строении корней люцерны, – кто бы мог подумать, что он обретет слух именно сейчас, в разгар весенней экзаменационной сессии! В такой ситуации лично для меня экзамен можно было считать оконченным, но любопытство взяло верх, и я подбежал к пожелтевшей, словно перезревшая дыня, Любе, которая никак не могла оторвать взгляда от красовавшейся в ее зачетной книжке двойки.

– Ну, выкладывай, в чем дело? – спросил я и потянул ее за рукав.

– Что мне теперь делать? – простонала Люба.

– Да разве он не знал, что выставлять двойку в зачетной книжке не полагается? – спросил Гурам.

– Я сказала ему. А он ответил, что не знал, что впервые в своей жизни пишет двойку. Что мне теперь делать? – Глаза у Любы наполнились слезами.

– А все же, какие тебе достались вопросы? – спросил Гурам.

– Первый – товарооборот, второй – инфляция, третий забыла…

– И ничего не ответила?

– Я начала отвечать.

– Что же ты сказала?

– Сказала, что лето, мол, провела в деревне, помогала на огороде бабушке… Что бабушка моя женщина добрая…

– А он что?

– Ну, говорит, пусть добрая бабушка и выставит тебе отметку…

Люба, всхлипнув, уткнулась лицом в зачетную книжку.

Дверь аудитории распахнулась, и появился наш староста Ефрем со списком в руках.

– Барамидзе и Чичинадзе, входите! – объявил он.

– Дегенерат! Это в каком алфавите после «Б» следует «Ч»?! – возмутился Гурам.

– Один сверху, один снизу! – разъяснил Ефрем, указывая глазами на дверь, – дескать, я тут ни при чем, так велел профессор.

Я не знаю названия этой болезни – ну, когда сердце подступает к горлу, язык проваливается, лоб покрывается холодной испариной, колени подкашиваются, руки начинают дрожать и в глазах темнеет, – однако, взглянув на Гурама, который огромным платком вытирал лоб и руки и облизывал пересохшие губы, я понял, что болезнь эта заразная.

В аудиторию мы вступили на цыпочках. У покрытого зеленым сукном стола сидел улыбающийся профессор. Мне сразу бросились в глаза его новые очки – огромные, в золотой оправе, концы которой соединялись с погубившей нас миниатюрной мембраной.

– Присаживайтесь, пожалуйста! – вежливо пригласил он нас.

Мы не тронулись с места.

– Вы что, плохо слышите? – повысил профессор голос. – Пожалуйста, к столу!

Мы присели к столу, на котором, словно листки со смертным приговором, лежали белые, почти нетронутые экзаменационные билеты.

– Возьмите билеты и подготовьтесь! – попросил профессор.

Я взял билет, пробежал его глазами и понял, что это именно тот билет, думать над которым я буду до самой смерти. Гурам тоже взял билет, быстро на него взглянул, и я прочел в его глазах печаль отданного на заклание бычка.

– Ваши имя и фамилия? – спросил профессор.

– Барамидзе Теймураз! – ответил я на первый вопрос.

Профессор записал в блокнот.

– Ваши? – обратился он к Гураму.

– Чичинадзе! – бодро ответил Гурам.

Профессор записал.

Я и Гурам уселись согласно экзаменационному ритуалу поодаль друг от друга. С удивительным равнодушием стал я читать свой билет. Первый вопрос – земельная рента.

– Может, начнете? – спросил вдруг меня профессор.

– С удовольствием! – ответил я.

Гурам от удивления разинул рот.

– Ну-с, приступайте! – обрадовался профессор.

– Земельная рента. В капиталистических странах земля продается. Там вообще продается все, даже совесть. Совесть, разумеется, дешевле. Рентой называется доход, получаемый капиталистами с земли. В капиталистических странах очень высокие налоги. Крестьяне стонут под ярмом военных налогов, потому что капиталисты бряцают оружием. Вооружение требует больших расходов, расходы – денег. Откуда взять деньги? – спрашивает логика событий. Ясное дело, путем взимания налогов!..

– Как вас зовут, молодой человек? – прервал меня профессор.

– Темо, батоно!

– Посещали ли вы мои лекции?