Я, Данила

Так завязался разговор. Она сидела с напряженным достоинством королевы или, может, как проткнутая колом гусыня и без умолку ворковала нежным голоском сремской домрочки, а я время от времени самым учтивым образом вторил ей на контрабасе. Мы поболтали, полностью исчерпав программу обычных для залов ожидания бесед: о транспорте, о скудных пайках и тяжелых обязанностях, о засухе и ужасных ливнях… Затем она приличия ради принялась восхищаться Боснией и Герцеговиной, думая, наверное, польстить моему местнореспубликанскому патриотизму и не ведая, что мне все равно, где жить — в Бусоваче или в Чикаго, Лишь бы жить и строить то, что считаешь правильным. После этого крайне осторожно и ненавязчиво девушка довела до моего сведения, кто она и откуда. Она из Белграда и сейчас возвращается туда, чтоб поступить на работу. Там ее ждет место. До сих пор жила как придется. Я не спрашиваю, где она была. Ни к чему. Тем более что у нас есть немало мест, откуда можно приехать. К тому же, я слышал, недавно прошла амнистия. Поди знай!

Хмель из меня выветрился окончательно. Я замолчал, как лектор, после того как все выложит, придет домой и даже жене не находит что сказать, пока голова снова не наполнится хоть чем-то.

И вдруг в белой пустоте мозга вспыхнула искра рокового вопроса:

— А какую ставку предлагают вам в Белграде?

— Думаю, две с половиной тысячи.

— Я вам предлагаю три с половиной. И сразу аванс — тысячу. Плюс — квартира, питание и, возможно, приличный парень.

— А где это ваше место?

— Английская аристократия, милочка, чтоб заработать, отправлялась в джунгли. А уж югославской трудящейся женщине сам бог велел ехать в боснийское село, имеющее к тому же отличное будущее. По рукам?

Она жалась, отнекивалась, ссылаясь на маму, в существовании которой я сильно сомневался. Ну а если она все-таки была, то в дела дочери явно не вмешивалась. Я был бы не я, если б не сумел уговорить такого цыпленка согласиться ехать со мной. Чего я ей только не наплел, во всяком случае величайших лжецов мира я не посрамил. Я так расписывал Лабудовац, что оставалось удивляться, почему все наши конференции, пленумы и съезды проводятся в какой-то там Опатии и Дубровнике, когда есть Лабудовац! Наконец она сказала, что чемодан ее находится где-то поблизости и, чтоб можно было сразу тронуться в путь, надо… но только как же это так, где это видано, чтоб незнакомого человека так вот с ходу брали на работу, где это видано, чтоб человек так вот с ходу принимал предложение, не зная даже, в какой это части света, уж не говоря про то, какое это место, чтоб… и т. д.

Я прикидывал в уме все «за» и «против» и пришел к одному выводу: надо брать ее на работу. Она-то уж не принесет в контору завтрак в торбе для овса — кукурузные початки и кусок солонины, и мне не придется потом выметать за ней крошки. И по три раза на дню не будет выбегать на улицу, чтоб спросить первого встречного, как пишется та или иная буква, забытая по причине долгого неупотребления, что следует ожидать, если я предпочту обойтись кадровыми ресурсами Лабудоваца.

Ежели она внесет в делопроизводство хоть частицу себя, книги у нас будут чистыми, как стеклышко.

К такой в кабинет не войдешь без стука. Под взглядом ее красивых глаз ершистые посетители спрячут когти в бархатные лапки.

Она станет первой женщиной в Лабудоваце, которая не услышит за спиной ржанья. Все будут с ней вежливо здороваться: «Добрый день!»

— Ваша биография меня не интересует! — сказал я, чтоб не бередить ее ран. — Диплом меня тоже не волнует. Я не страдаю идолопоклонством перед ученостью. Если вы возьметесь, ваши способности…

— О, они в самом деле весьма разносторонние! — воскликнула она уверенно.

Я смерил ее с головы до пят и подтвердил:

— Не сомневаюсь!

Теперь я понял, почему разорилось столько королевств и лопнуло столько банков.

Под вечер мы решили пройтись по Сараеву. Но прогулка, увы, не состоялась. Когда мы проходили через пивной зал гостиницы, бармен, заспанный и опухший, Сплюнул через стойку и сказал:

— Эй вы, если вам надо через Романию, через полчаса будет грузовик.

Я нагнулся к симпатичной курочке, уже опутавшей меня невидимыми сладостными нитями.

— Как вы смотрите на грузовик?

— О, положительно!

— Тогда вернемся, чтоб собраться в путь?

— О, конечно!

— А маме, чтоб она не беспокоилась, отобьете телеграмму из Лабудоваца.

— Непременно, — прелестно солгала она.

Боснийские полчаса растянулись, как водится, на целых два часа. Прогулку мы отложили до следующей командировки в Сараево.

Половина Сараева уже приступила к омовению перед последней дневной молитвой, когда наконец грузовик подошел. Шофер вбежал в буфет заправиться горючим. Я дал ему пятьдесят динаров и показал на спутницу, стоявшую с чемоданом на тротуаре.

— Нас двое.