Я, Данила

— Десять миллионов! Представь себе, Раде, что тебе вдруг дали дотацию в десять миллионов, скажем, на улучшение жизни тутошних инвалидов! Как ты думаешь, стоят затрещины нерадивым возницам десяти миллионов? Ну! Отвечай! Чего молчишь?!

Товарищ Раде опустил хромую ногу, решительно встал на обе, кончиком палки вывел на песке несколько нулей и, не смея посмотреть мне в глаза, устремил взгляд куда-то в сторону.

— Солидная цифра, — признал он. — Дай закурить!

— Видишь, как выглядят вещи, если на них смотреть реально?

— Да, реально. Десять миллионов!

— Десять миллионов!

— Эх, Данила, да за десять миллионов я бы дал перебить себе и вторую ногу, чтоб, скажем, построить больницу для инвалидов. И все же рукам воли не давай, действуй на сознание.

— Ладно, согласен.

— Взносы уплати и приходи на партсобрание. И чтоб я видел тебя на предвыборной конференции! В практицизм впадаешь.

— Текучка заела, Раде.

— И управленческий аппарат в кооперативе наладь. Возьми счетоводов. Расходо-приходной книги нет?

— Нет.

— А печать?

— Вот она, в кармане.

— Вот видишь. Вчера я заходил к тебе в контору. Бумаги валяются на полу. В запрос из уезда завернут кукурузный початок. Продавец в лавке не справляется с учетом.

— Верно.

— А я постараюсь подыскать уважительные причины для неявки на партсобрания.

Я пытался подобрать ключ к этому представителю власти на селе и секретарю здешнего партийного комитета, которому еще только стукнет девятнадцать.

Его поколение умело убеждать, а там, где методы убеждения не помогали, не задумываясь, прибегало к силе. Поколение это было дерзкое, напористое, искреннее, фанатичное, неумолимое! Трудно сказать с уверенностью, оно ли кроило время по своим меркам или же само было продуктом своего времени. Раде не закончил даже начальной школы. Но на войне это ему не мешало. Он был связным и потерял самое для себя важное — ногу. В январе сорок пятого, в шестнадцать лет, его уже выбрали секретарем подпольной молодежной организации. Он заманил в дом своей тетки штаб одной из рассеянных по горам бригад четников. Из партизанского тайника натаскал в подпол динамиту и других боеприпасов, а когда штаб заснул, бросил туда гранату. Штаб в полном составе переселился на тот свет. Правда, и тетка с дядей отправились туда же. Раде горевал только по тетке, дядька был заодно с четниками…

Сейчас он курит и кончиком палки выводит в пыли разные загогулины. А я смотрю на него… Слабонервный сразу его возненавидит. А окажись на его месте — просто покончит с собой. Интеллигентные старые девы найдут его суровым и ограниченным.

Певцы травы и букашек вообще его не заметят. Киношники не снимут о нем фильм. А циник скажет, что по невежеству ему не дано понять трудности в их подлинном объеме.

Из четырех колес автобуса, на котором едет наша судьба, одно — поколение Раде. Идеологи, берегите это колесо. Чтоб все болты были на месте. Чтоб резина не лопнула. Поломка надолго задержит нас в пути.

Кончиком палки Раде подцепил окурок и принялся старательно разминать его в пыли. Бледный от недоедания, с какой-то вековечной усталостью во всем теле, невыспавшийся, с глазами, горящими бескомпромиссной прямолинейностью, он на мгновенье потерял душевное равновесие, заморгал по-крестьянски боязливо и, как его прадед, когда в чем-то был не уверен и хотел порасспросить людей, тихо сказал:

— Данила, хочу я тебя спросить, только конспиративно!

— Нас слышит одна земля.

— Я хочу жениться.

— Да ну!

— Есть одна загвоздка. Она дочка Панто, а Панто — бандит. Сын его еще бродит по лесам.

— Знаю, Раде, но ведь ты не Панто будешь раздевать, а ее. Ежели она согласна…

— Ей тоже невтерпеж. Моченьки нету, говорит, ждать.

— А ты-то готов… ну как мужчина?

— О, и сказать-то совестно. Иной раз аж кулаки Грызу. Мать спрашивает: что с тобой, а я говорю — оставь, старая, проблемы одолели. Говоришь, жениться?

— С ходу!

Минуту назад я не сомневался, что аскетизм начисто иссушил в нем истоки физических желаний. А он, оказывается, вон каков! Ха-ха-ха! Ну и подшутило время над женихами! Кто только до сих пор не забирался в девичьи кущи! От удальцов, бросавших вызов небесам, до помешанных неистовых калек, ползущих к постели на карачках. А теперь вот злой святой, какого еще не помнит мир, желтый и тонкий, как оса, должен научиться улыбаться, обнимать плечи женщины, вечно оскаленные зубы прикрывать губами, сложенными для поцелуя, руками, привычными к совсем другому, гладить, ласкать и мять упругое девичье тело, неповоротливыми мозгами, выдрессированными железной дисциплиной, выдумывать те ласковые, нежные слова, ложь и заклинания, которые открывают путь к наивысшему блаженству.

В тесном пиджачке со складов Красного Креста, в бязевой рубашке без воротничка, в задрипанных штанах и сношенных башмаках, хромой, скособоченный, злой от забот и хлопот, он был так же далек от традиционного образа жениха, как, к примеру, здешний крестьянин — от слащавого передовика сельского хозяйства, о котором пишут в наших газетах.