Я, Дрейфус

Когда они покинули зал, было пять часов. Пять часов пополудни. Час матадора и его жертвы. Вернулись они в половине шестого. Никаких сомнений в их вердикте не было. Собственно говоря, удивительно еще, что, при всех свидетельствах не в мою пользу, они принимали решение так долго.

Меня попросили встать. Представив, какое мрачное будущее меня ожидает, я ухватился за поручень. Секретарь суда спросил старосту присяжных, пришли ли они к решению. И, получив утвердительный ответ, спросил:

— Вы признаете обвиняемого, сэра Альфреда Дрейфуса, виновным или невиновным?

Я мог ответить за старосту и за всех присяжных.

— Виновным, — сказал староста.

Зал возбужденно зашумел и стих, только когда судья ударил молотком по столу. Я взглянул на галерею с публикой и заметил человека, который показался мне смутно знакомым. Он сиял от радости. Судя по этому, воспоминания о нем должны быть не из приятных. И тут память мне все подсказала. Это был сосед по нашей деревне в Кенте, Джон Коулман, тот самый, чей английский был столь безукоризненным. Я вспомнил тот рождественский день, когда он впервые пришел к нам в дом. Вспомнил, что он сразу мне не понравился. Я не понимал, что он делает на этом суде и почему так радуется результату. Так нагло, так рьяно — словно это важно ему лично. Отзвук его выкриков, его счастливая ухмылка — они будут по ночам преследовать меня в камере.

Секретарь обернулся ко мне и спросил, хочу ли я что-либо сказать до объявления приговора. Сказать мне было нечего кроме давно затверженной мантры, но повторять ее я не видел смысла. Я покачал головой. Я был так потрясен, что не находил слов. И никак не мог решить, куда посмотреть. Снова глядеть на Саймона мне не хотелось, а на родных я даже взглянуть боялся. Поэтому я посмотрел на судью. К нему я никаких чувств не испытывал. Он был просто человеком, исполняющим свою работу.

— Сэр Альфред Дрейфус, — сказал он, и я удивился, что он все еще считает меня достойным титула, — мой долг — приговорить вас к единственному наказанию, которое предусматривает закон за намеренное убийство. Суд приговаривает вас к пожизненному заключению, и я рекомендую заключение на срок не менее пятнадцати лет.

Я быстро провел вычисление в уме. Когда я выйду, мне будет шестьдесят два года. Вероятно, я уже стану дедом. Еще более вероятно, что я буду разведен, и кто же, подумал я, будет приходить меня навещать? Конечно же, Мэтью. Я отыскал его в публике и сосредоточился на нем. Я не глядел ни на Люси с одного боку от него, ни на Сьюзен с другого. Видел только Мэтью и знал, что он будет стариться со мной вместе, что он будет своим присутствием скрашивать мое одиночество. Когда меня уводили, он мне улыбнулся, я улыбнулся в ответ. Потом меня накрыли одеялом и доставили в тюрьму, а там — в камеру.

Моим первым посетителем после приговора был тюремный капеллан. Он сказал, что зашел поболтать. Не поговорить, а именно поболтать. Держался он по-приятельски. Я взглянул на крест, висевший у него на груди, и вежливо попросил его уйти. Его это, по-моему, задело, поэтому я извинился.

— Прошу меня простить, — сказал я, — но я бы предпочел повидаться с раввином.

— Я узнаю, что можно сделать, — сказал он.

Через несколько дней ко мне пришел раввин.

— Меня никогда прежде не вызывали в такое место, — сказал он.

Он, видимо, хотел, чтобы мне стало стыдно: ведь я его подвел, не дал ему установить рекорд. И я рассердился.

— Я никого не опозорил, — сказал я. — Я хочу, чтобы вы знали: я невиновен, и если вы не верите в это искренне и честно, тогда в ваших посещениях нет смысла.

— Если вы говорите, что невиновны, я должен вам поверить, — ответил раввин.

— А вы действительно мне верите? Всем сердцем?

— Если вы так говорите… — уклонился он от ответа.

— По-моему, вы верите приговору суда, — сказал я.

Он промолчал, и его молчание уже было ответом. Я попросил его уйти. Он не возражал. По-моему, он был рад уйти.