Я, Дрейфус

Меня била дрожь. Я не сомневался, что со свободой, в которой меня и так уже ограничили, мне придется распрощаться окончательно. Однако я еще лелеял надежду. Как же иначе? Потому что даже если присяжные и не были уверены в моей невиновности, а я и сам уже не был в ней совершенно уверен, их наверняка одолевали сомнения. Наверняка в их обсуждении встречались слова «подтасовка фактов» и «заговор». Двенадцать добропорядочных мужчин и женщин. Они не могли позволить себе легковесные суждения. Они непременно сомневались, колебались, раздумывали. Они не могли с чистым сердцем прийти к однозначному выводу. Я всей душой желал поселить в них сомнения. Больше мне на что было надеяться.

Судья еще не вошел. Присяжные расселись и ждали продолжения. Я взглянул на прокурора: он сидел неподвижно, но по лицу его блуждала улыбка. Он очевидно рассчитывал на вердикт, за который и ратовал. Затем я посмотрел на Саймона и был потрясен. Он сидел, склонив голову, сокрушенно понурив плечи. Я ждал, когда он поглядит на меня, и, поймав наконец его взгляд, увидел, что лицо его посерело. Он покачал головой. «Мы проиграли, — словно говорил он мне. — Надежды нет». Неужели за обеденный перерыв появились новые доказательства, которые лишили его всякой надежды? И вскоре я все узнал.

Вошел судья, мы встали. Зал замер в ожидании. Настало последнее действие пьесы. Могло случиться все, что угодно. И случилось.

— Прежде чем мы перейдем к заключительным речам, — объявил судья, — обвинитель обратился с просьбой представить контрдоказательства. Сторона обвинения вызывает мистера Твиди.

Тут я машинально стал искать глазами Эклза, потому что понимал: то, как он поспешно покинул зал, связано с этими новыми показаниями. Я взглянул на Саймона, тот лишь беспомощно пожал плечами.

Мистер Твиди снова поднялся на трибуну и снова принял присягу.

— Вы хотите отозвать свои предыдущие показания? — спросил прокурор. Спросил зло: явно хотел показать присяжным, что он к лжесвидетельству непричастен.

— Да, — сказал Твиди. — Я говорил неправду.

— А теперь вы хотите внести изменения в показания?

— Да, — смиренно ответил Твиди.

— Вы утверждали, что третьего апреля между половиной третьего и тремя часами дня вы принимали обвиняемого в своем зубоврачебном кабинете. Так или нет?

— Я его не принимал, — сказал Твиди. — Он был записан на половину третьего. Но не пришел. Я прождал его до трех часов. А потом принял другого пациента.

Я был потрясен. Твиди, как и все они, нагло лгал. Я провел языком по зубам, пытался нащупать какое-нибудь доказательство того, что он сделал мне чистку. Но ощущал я только налет на языке, так что подумал: может, мистер Твиди и прав. А вдруг я действительно пропустил прием и этот человек говорит правду?

— Значит, хотя обвиняемый и утверждает, что был у вас в тот день, — настаивал прокурор, — вы говорите, что в назначенное время он не появился. И вы вообще не видели его в тот день? — Прокурор хотел, чтобы обличающие меня доказательства были очевидны.

— Не видел, сэр, — сказал Твиди.

Прокурор развернулся к Саймону.

— Свидетель ваш, — сказал он, источая жалость к коллеге.

Саймон заставил себя встать.

— Мистер Твиди, — начал он, — у меня имеются ваши показания, где вы сообщаете, что четвертого апреля в половине третьего дня сэр Альфред был у вас на приеме. Эти показания вы подписали у меня в конторе перед судебным заседанием. Вы подтверждаете, что подписали показания?

— Подписал, — сказал мистер Твиди.

— А теперь вы вдруг отказываетесь от них. Можете объяснить, почему?

— Эти показания были ложью, — сказал Твиди, — ия решил рассказать правду. Чтобы успокоить свою совесть.

— Совесть? — переспросил Саймон, он своим тоном как бы говорил: да имеется ли она вообще у свидетеля. — Вы понимаете, — продолжал он, — что в таком случае ваши первые показания являются лжесвидетельством, а это уголовное преступление?

— Да, и я сожалею об этом, — сказал Твиди.

— Тогда почему же вы солгали? Если, — добавил Саймон, — вы действительно солгали.

— Обвиняемый был моим другом, — сказал Твиди. — Я не хотел его подвести.

— Уверен, мой клиент по достоинству оценит вашу дружбу, — съязвил Саймон — а что ему оставалось?

Он вернулся на свое место. Мне было его жалко. Ему вот-вот предстояло выступить с заключительной речью, а с учетом новых показаний ему, понимал я, и слов-то нужных было не наскрести. Он с жадностью пил воду, а я смотрел на него.

Прокурор занял место для заключительной речи. Она оказалась на удивление короткой. Он явно был уверен, что присяжных не нужно убеждать.