Я ем тишину ложками

В 1989 году исследовательница пещер Вероника Ле-Гуэн стала добровольным участником довольно экстремального эксперимента: прожила в подземной пещере на юге Франции сто одиннадцать дней. У нее не было с собой часов – все это время она находилась под наблюдением ученых, желавших изучить, как естественные ритмы человеческого тела функционируют в условиях вневременья. В итоге ее естественным режимом стало тридцатичасовое бодрствование и двадцатичасовой сон. Позже она так описала этот опыт: «Я находилась в подвешенном состоянии, больше не понимала, какие у меня ценности и зачем я вообще живу».

После ее возвращения муж исследовательницы заметил, что у нее внутри появилась пустота, которую она никак не могла заполнить – не знала как и не могла толком выразить. «Одна в пещере, я была своим собственным судьей, – писала она. – Человек сам себе наисуровейший арбитр. Себе нельзя врать, или все пойдет прахом. Самое важное, что я вынесла из-под земли наружу – осознание, что в жизни больше не потерплю вранья». Спустя год, в Париже, Ле-Гуэн выпила большую дозу снотворного и закрылась в своей машине, совершив самоубийство в возрасте тридцати четырех лет. «Главный риск этого эксперимента – сойти с ума», – сказала она на радио-шоу за два дня до этого.

Первая кругосветная гонка на одиночных яхтах – The Golden Globe – состоялась в 1968 году. (The Golden Globe Race, гонка «Золотой глобус», организована британской газетой The Sunday Time в 1968–1969 годах – первая кругосветная, безостановочная гонка на одиночных яхтах. Цель гонки – первым обогнуть земной шар в одиночку без заходов в порты. Участники отправлялись в плавание по мере готовности, а правила так никто до конца и не сформулировал. В ней приняло участие девять человек. – Прим. пер.).

Один из участников, француз Бернар Моитессье, почти выиграл, но в последний момент понял, что ему очень нравится одиночество. И он передумал возвращаться. После семи месяцев плавания он официально отказался от участия в гонке и поплыл вокруг света по второму кругу уже без всяких обязательств. «Я свободен, свободен, как никогда прежде», – писал он.

Другой участник той же гонки, британец Дональд Кроухерст, от одиночества впал в депрессию. Он стал отсылать неверные сообщения о своем местонахождении, в итоге заперся в каюте, где написал длинный трактат, полный галлюцинаций. После этого прыгнул за борт. Тело так и не нашли. «Кончено, кончено. В этом спасение», – такими были его последние строчки.

Одно и то же уединение и чувство невероятной пустоты, охватившее их, оставшихся наедине с океаном, одного повергло в экстаз, а другого – в пучину страданий. Внутри Найта, казалось, уживались оба этих моряка – как темная и светлая стороны, как инь и янь, как зима и лето. «Как боль и радость», – охарактеризовал это сам Крис. Оба эти состояния были важны, и одно не могло бы существовать без другого. «Страдание – это такая глубокая часть опыта быть живым, – писал Роберт Кулл, в 2001-м проживший год в одиночестве на острове в Патагонии. – Многие из нас слишком сильно пытаются его избежать; так сильно, что перестают быть живыми». В «Дао дэ цзин» сказано, что «счастье покоится на страдании».

«Иногда человек необычайно, страстно влюблен в свое страдание», – писал Достоевский.

Джилл Холи, профессор психологии из Гарварда, размышляла над ценой, которую Найт платил за свое лесное уединение. Он страдал от голода и холода, от страха – во время каждого ограбления, – от чувства вины и осознания, что поступает неправильно. Каждый раз зима угрожала ему смертью. «Это была очень высокая цена, – сказала Холи, – но он явно готов был платить ее». Его старания намного усилились, когда пришлось вернуться в общество. Видимо, заключила она, Найту по каким-то причинам было нужно и полезно жить отдельно от остального мира.

Самые лучшие и самые запоминающиеся впечатления жизни в лесу, по словам Найта, были одновременно и самыми пугающими. Например, мертвенная тишина скованного морозом леса, когда ни ветерок, ни пение птиц не тревожили застывший покой. Вот чего не хватало Найту.

«То состояние, по которому я буду больше всего скучать, – говорил он, – находится где-то посередине между полной тишиной и одиночеством. Покой. Я бы назвал это так. Я больше всего скучаю по этому покою». Чтобы достичь его, Крису нужен был лес, взятый в ледяные тиски, в котором не раздавалось бы ни звука. Да, ради такого покоя он готов был замерзнуть насмерть.