Я — ярость

Это ошеломляет Патрисию, без шуток: видеть, как женщина, пусть и молодая, открыто говорит о себе таким образом. По опыту Патрисии, немногие женщины могут честно признать, что они особенные, а те, кто так все же делает, прекрасно знают, что за это их будут ненавидеть. Подразумевается, что женщина должна краснеть или отводить взгляд, не принимать комплименты вовсе или возвращать их собеседнику, а не просто соглашаться.

Она моргает, потому что на глаза наворачиваются слезы, потому что понимает, что из всех них только Бруклин может дожить до совершеннолетия целой и невредимой, не отягощенной дерьмовыми психотравмами, которые они передавали друг другу как заветный рецепт, в котором, как назло, пропущен очень важный ингредиент.

Песня заканчивается, и Бруклин падает на диван, будто только что пробежала марафон.

— Это было так весело!

— Да, было весело, — соглашается Патрисия. Она на самом деле так думает. Однако как только они перестали танцевать, ее охватила усталость, потому что, как бы ни были прекрасны анальгетики, они не в силах полностью заглушить боль. Рана пульсирует. Возможно, от танцев лучше все же воздержаться.

— Ты накрасишь мне ногти на ногах? — спрашивает Бруклин.

— Только если ты накрасишь мои, — отвечает Патрисия не задумываясь, но очень радуясь тому, что сказала это.

В ванной она велит Бруклин достать набор для маникюра. Патрисия редко пользовалась им, потому что каждую неделю ездила в салон, так что это только для экстренных случаев. Здесь есть лак самых разных цветов и оттенков: телесный, розовый, как лепестки, а еще цвета фуксии (Патрисия купила его для последней поездки на Гавайи) — разумеется, Бруклин выбирает последний. С мечтательной нежностью она учит Бруклин основам правильного педикюра, хотя они не собираются сейчас делать ванночки для ног. Девочка слушает, задает вопросы и хихикает, пока Патрисия красит ей крошечные ноготки на ногах и напоминает, что, пока они не высохнут, надо сидеть спокойно. Но когда приходит время заняться ногтями Патрисии, она понимает, что не может поднять ноги, потому что это невероятно больно.

— Бабушка, что случилось? — спрашивает Бруклин, указывая на повязки, которые она заметила только сейчас.

— Я поранилась, — поясняет Патрисия. — Но все будет хорошо. Может, ты накрасишь мне ногти на руках?

Бруклин берет ее за руку и вертит туда-сюда. Патрисия видит, как под кожей перекатываются вены. Просто очередной недостаток, который нельзя исправить с помощью денег, которых больше нет.

— Но у тебя такие красивые ногти!

Патрисия улыбается и шевелит пальцами. Разумеется, Бруклин не видит, как сильно отросли ногти с французским маникюром и как лак скололся по краям.

— Я уверена, что ты сделаешь так, чтоб они выглядели просто фантастически.

Выкрасив ногти Патрисии (небрежно, но очень обильно) кошмарным лаком цвета фуксии, Бруклин просит посмотреть с ней какой-то мультик про разноцветных лошадок. Патрисия заваривает чашку чая, пока внучка перелистывает каналы. Они устраиваются на диване, и Бруклин совершенно естественно приваливается к ее боку, а Патрисия так же естественно обнимает ее. Эти перемены в ней, все эти глубокие мысли и инстинктивная доброта — сложно сказать, откуда они взялись. Может, виной всему шок, истощение или оксикодон, или тот факт, что когда в центре неотложной помощи она воскресила Пэтти, это открыло дорогу всем мыслям и чувствам, которые Патрисия долгие годы держала взаперти. Что ж, она не возражает — и за это, вероятно, стоит опять-таки благодарить оксикодон.

Просто так приятно хоть какое-то время не испытывать боли. Из-за этого она становится… добрее.

И хотя мир насквозь неправильный, но все не так уж и плохо.

— Мамочка! — вопит вдруг Бруклин.

— Я бабушка, — рассеянно поправляет Патрисия, отпивая чай из чашки. — Мама скоро вернется.

— Да нет же, бабушка, вон мама!

Патрисия вскидывает голову, оглядывается, пытаясь понять, что упустила.

— Где мама?

Бруклин прыгает на диване, и от ее возбуждения у Патрисии снова дергает раны. Если раньше все предложения девочки были восклицаниями, то теперь они кончаются по меньшей мере тремя восклицательными знаками.

— Мамочку показывают по телевизору!

Патрисия смотрит на экран, пытаясь понять, о чем говорит Бруклин. Там рекламируют странное новое реслинг-шоу, но вместо крупных мужчин с напомаженными волосами по рингу скачут люди всех возрастов и мастей. Один мужчина похож на призрака, другой — на красавца-банкира (будь у Челси мозги, она вышла бы замуж именно за такого, думает Патрисия), а какая-то женщина разодета так, будто встречает туристов на Гавайях.

А затем крупным планом — рычащая в кадр блондинка, голубые глаза подведены, взгляд черный и пронзительный, и Патрисии кажется, что кто-то схватил ее сердце и сжал в кулаке, выдавливая, как помидоры, которые Роза добавляла в свой знаменитый соус для спагетти.

Женщина на экране — Девица из Флориды — чудовищно похожа на Челси.

— Не думаю, что это мама, — говорит Патрисия и утешительно поглаживает Бруклин по плечу.