Я иду искать

Кричу в широкую спину тормознувшего на миг мужчины, уничтожая голосовые связки, только в ответ получаю хлесткое, словно пощечина, «да пошла ты, Аристова». От которого я натыкаюсь на невидимую бетонную стену и, словно в замедленной съемке, наблюдаю за тем, как Игнат выскальзывает за калитку и скрывается внутри агрессивного черного внедорожника.

А потом разражается спрогнозированная метеорологами гроза. Косые молнии разрезают хмурое небо, оглушительно грохочет гром, мощные струи воды обрушиваются на скамейки, на детские горки, на асфальт и мне на голову. Крупные капли стекают по лицу, размазывая макияж и превращая меня в панду, перемешиваются с проливающимися слезами, стремительно пропитывают влагой сарафан.

И, как ни странно, вымывают образовавшийся под сердцем комок напряжения.

Так что домой я возвращаюсь в относительном порядке, забираюсь в горячий душ и долго тру кожу мочалкой, старательно блокируя все мысли. Закутываюсь в теплый халат до самых пяток, высушиваю волосы и ложусь в Вариной спальне, прислушиваясь к тихому сопению дочери.

Долго ворочаюсь, перемалывая впившиеся в подкорку слова, сплю от силы пару часов и, естественно, не обретаю за ночь ни гармонии, ни равновесия. Отвечаю на все Варварины «почему» невпопад, сыплю в свой кофе соль вместо сахара и без сожалений выливаю в раковину получившуюся бурду.

«Четыре года моя дочь называла отцом другого человека…».

Прокручиваю на репите слишком осязаемое отчаяние Игната, бездумно натягивая на свое тело черный топ на бретельках и светло-голубые драные джинсы.

«Четыре года какой-то мужик читал моей дочери сказки…».

Повторяю приглушенно, закручивая на затылке небрежный пучок, и мажу по губам бежевой помадой, чтобы не было так заметно, как сильно я их искусала. После томительной пробки вплываю, наконец, в офис выжатая, словно лимон, и стараюсь минимизировать возможные контакты с внешним миром.

— Меня ни для кого нет.

С мольбой взираю на жующую круассан Катерину и для пущей убедительности складываю ладони лодочкой. Заручившись Катиным утвердительным кивком, я прихватываю с собой кружку чернильно-черного кофе, прячусь в кабинете и некоторое время тупо пялюсь в окно, после чего начинаю методично закрывать накопившиеся гештальты. Скармливаю ненужные бумажки ненасытному шредеру, мониторю сайты конкурентов и даже ловлю за хвост несколько толковых идей по продвижению нашего продукта.

Быстро расправляюсь с порцией американо и, все еще ощущая острую потребность организма в кофеине, направляюсь к верному аппарату. Нахожу свой маленький дзен в его мерном гудении, грежу о меренговом рулете или кусочке «Наполеона» и с неудовольствием кошусь на незнакомый номер, высвечивающийся на экране телефона.

Глубоко вздохнув, я все-таки принимаю вызов и в эту же секунду проклинаю себя, ежась от вызывающих неприятные воспоминания стальных интонаций.

— Лиля? Марина Борисовна. Крестовская.

— Здравствуйте, Марина Борисовна. Чем обязана?

— Я, кажется, просила оставить моего сына в покое?

— И?

— Сегодня он не ночевал дома.

— А я здесь причем?

Уверенно высекаю из себя логичный вопрос, делаю глоток кофе и обжигаю губы горячим напитком. Тошнота в одно мгновение подкатывает к горлу одновременно с врезающимся в барабанные перепонки ворохом требований от несостоявшейся свекрови, а чувство дежавю накрывает бетонной плитой.

«Наша семья никогда тебя не примет. Дочь наркомана и пьяницы, ты закончишь так же, как и твои родители».

Глава 19

А мне так нравится, как ты мне врешь.

Ведь правда режет хуже, чем кухонный нож.

И я с широко закрытыми глазами за тобою

следовал, как слепые за поводырями.

(с) «Иду ко дну», ST.

Игнат

Разговор с Лилей проделывает в груди огромную брешь, которую срочно нужно чем-то заткнуть. Иначе наружу выльется вся энергия, и не останется сил ни на что. Даже на испепеляющую неистребимую ненависть.

В глазах жжет так, как будто туда насыпали песка или стеклянного крошева. Сердце бухает отбойным молотом. Невидимый дятел на совесть долбит в висках. И, по-хорошему, нужно и правда прислушаться к Аристовой и вызвать такси, но здравомыслие никогда не было моей сильной чертой.

Так что я с остервенением щелкаю брелоком и запрыгиваю на подножку взятого на время ремонта моей тачки Лексуса. Хищно веду ноздрями, до сих пор ощущая запах Лилькиных духов, и со злостью бью по газам, по новой окунаясь в перевернувший все вверх дном день.

Около пяти лет назад

— Мам, я дома!