Я - истребитель

Жуков вылетел на разведку сам. Все худшие предположения подтвердились. На дороге в лесу он заметил вражескую конницу. Вместе с ведомым сделали несколько заходов, обстреляли противника. Дня за два до этого так же вот заметили скопившиеся бензовозы. Тогда Жуков ударил по бензовозам из пушки - на его И-16 стояла пушка. Пыхнуло так, что командир полка едва сам не сгорел. Теперь же в любой момент могли на аэродром ворваться танки. Из облаков на пару Жукова свалились "мессершмитты", Жуков с ходу атаковал и сбил одного. Но тот бой был недолгим: облака прижимали самолеты к земле и вскоре истребители разошлись.

Полк быстро подготовился к перелету.

В этот же день майор Акулин вылетел проверить юго-восточное направление и в двадцати километрах от Двоевки обнаружил вражескую танковую колонну - до сорока танков. В полку оставалось восемь исправных самолетов. Акулин вернулся и повел их на штурмовку. После штурмовки Григорий Мандур едва дошел до аэродрома - в фюзеляже его истребителя зияла пробоина от снаряда.

Медлить не приходилось. Быстро заправились и взлетели; противник был в нескольких километрах от аэродрома.

По предварительным планам, следующим нашим аэродромом базирования должен был стать Гжатск. Откровенно говоря, когда этот план утверждался, ни штаб нашей дивизии, ни штаб ВВС фронта не предполагали всерьез, что нам придется использовать полевой гжатский аэродром. Но после прорыва немцев под Вязьмой в начале октября положение на Западном направлении обострилось до предела.

Передовые части противника быстро продвигались к Гжатску. По данным воздушной разведки я достаточно хорошо был осведомлен о положении дел. В подобных, быстро меняющихся условиях, когда нарушены коммуникации, ненадежно действует связь и затруднено управление войсками, авиаторы, как правило, располагают наиболее точной и полной информацией. Не случайно поэтому в первые месяцы войны на авиационные штабы стремились замкнуться штабы крупных общевойсковых соединений. Таким образом командиры корпусов, командующие армиями и даже фронтами оперативно получали наиболее полную информацию. Я знал, что аэродром в Гжатске непригоден для боевой работы; там не было складов, необходимых служб обеспечения, да и самой гарантии, что аэродром останется в наших руках, тоже не было. А сажать полки на мертвый аэродром чистое безумие. И я приказал всем перебазироваться восточнее - на можайский аэроузел.

Это была уже московская зона. Штаб дивизии отправился чуть раньше, а полки до последней возможности вела боевую работу с аэродрома в Двоевке, штурмуя под Вязьмой танковые колонны противника.

Перелетев в Кубинку, я направился в штаб, для того чтобы в новых условиях уточнить обстановку и обсудить предстоящие боевые задачи. Я вошел в здание штаба, не подозревая о том, что лично для меня этот день будет самым неудачным за всю мою армейскую службу...

В те критические дни Ставка не имела достаточной информации о последствиях прорыва под Вязьмой. Из Москвы в войска выехали военачальники, наделенные большими полномочиями, с директивными указаниями стабилизировать положение, наладить управление и связь - словом, наводить порядок всеми способами, быстро и решительно пресекая неорганизованность и неразбериху. В целом эти меры были оправданы сложнейшей обстановкой на подступах к Москве и той реальной угрозой, которая нависла над столицей в результате вражеского прорыва. Но среди военачальников, которым в те дни были даны практически неограниченные права, к сожалению, попадались люди недальновидные, скорые на крутые меры. С одним из таких товарищей, выехавших из Москвы по линии ВВС, я и столкнулся в Кубинке.

Помню, подробно доложил ему обо всем, что произошло под Вязьмой, о боевой работе 43-й дивизии за последние дни, об оперативной обстановке, которая буквально менялась с часу на час, об организованном перебазировании полков. Закончив доклад, я ожидал вдумчивого анализа положения дел и постановки боевых задач. Но генерал, выслушав меня, спросил:

- Почему не выполнили приказа и не сели в Гжатске?

Я почувствовал, что дело принимает неожиданный оборот, Генерал, не приняв во внимание ничего из того, что я говорил, вдруг обвинил меня в... трусости. Такое мне пришлось выслушать в первый и последний раз в моей жизни. Я понял, что разговаривать дальше бесполезно.

За спиной генерала через окно - летное поле. Среди боевых самолетов учебный И-16 с двумя кабинами, для летчика и для инструктора. Такой самолет мы называли спаркой.