Я хочу, чтобы меня казнили

На той встрече пятнадцать лет назад не врали о себе только два человека. Один из них работал в Федеральной Службе Исполнения Наказаний, второй был я. Орешкин Коля всегда был эталоном спокойствия – флегматик, исполнительный парень, ни капли склонности к риску и необдуманным поступкам. Как и зачем он попал на такую работу, мне интересно не было, однако заинтересовало, что их тюрьма ищет штатного психолога. "Не тюрьма, а исправительная колония", – поправлял Коля, но описание контингента не внушало доверия к тому, что там возможно кого-то исправить. Это была недавно построенная восьмая тюрьма в России для пожизненно заключенных: серийные убийцы, насильники, педофилы.

Когда мы вышли покурить, начал расспрашивать Колю про все, что считал важным. Оклад, премии, график, требования, обязанности, обед, совмещения с подработками. Это казалось самым необходимым на тот момент и я не мог знать, что ошибаюсь. Было без разницы, с кем работать – хоть с самим Чарльзом Мэнсоном. В тот вечер мы обменялись номерами и договорились обязательно созвониться.

На следующий день, подлечив легкое похмелье, я позвонил Коле и услышал, что аппарат абонента выключен. Набрал еще раз – та же история. Махнув рукой на хитреца, что дал нерабочий номер телефона, я продолжил поиск работы и вариантов заработка. На моменте отчаяния, когда вакансии закончились и пошел поиск подработки кассиром в супермаркете, телефон зазвонил.

– Антох, привет, это Коля, – связь была ужасная и слегка приглушенная. Каждые пять секунд звучал едва слышный писк: – Орешкин.

– Привет, Коль, а я тебе звонил.

– Бесполезно, мы телефоны сдаем. Обед, попросил тебя набрать. Завтра подъехать сможешь?

Изрядно удивившись внезапному приглашению, естественно я согласился, записал адрес и не сдержался – открыл бутылку виски, налил "на два пальца" и довольно выпил. Черная жизненная полоса начала осветляться.

***

К концу первого года работы пошла профессиональная деформация. Когда ежедневно слышишь едва вменяемые рассказы о расчленениях, изнасилованиях, обидах детства и прочих мерзостях, перестаешь удивляться и сопереживать пациентам. Пациентами их называл только я один во всей тюрьме – для остальных это были "звери", хотя это достаточно унизительно. Унизительно в первую очередь для животных, потому что они не убивают для развлечения или от несправедливости жизни.

С руководством исправительной колонии отношения были предельно четко расставлены и сформированы еще на собеседовании. Геннадий Илларионович, начальник тюрьмы, исподлобья устало смотрел на меня и явно видел студентика с завышенными ожиданиями. За исключением "студентика" он был прав. Я накрутил для себя, что буду помогать оступившимся людям исправляться, давать шанс вернуться в социум.

– Антон Денисович, вы понимаете, где находитесь?

– В исправительной колонии.

– Значит, нет. Долго петь не буду, перейдем к делу. Это тюрьма для всего сброда, который исправлять невозможно. Поэтому слово "исправительной" тут лишнее. Это тюрьма для особо опасных заключенных, срок пожизненный у всех. Ясно, что это?

– Да, я читал, что это двадцать пять лет заключения так называется.

– Антон Денисович, – судя по тону и тембру голоса, Геннадий Илларионович раздражался все больше: – Наша тюрьма открыта совсем недавно, это не "Белый Лебедь" и не "Черный Дельфин". Не знаю, где вы вычитали эту муру про двадцать пять лет, но здесь особые условия. Здесь заключение идет до биологической смерти осужденного плюс четырнадцать дней. Здесь их начало наказания и конец. Нет условно-досрочного освобождения, нет смягчения условий пребывания за хорошее проведение, нет пересмотра дел. С этим ясно?

Сказать, что я опешил, было бы мягким описанием. Я хотел спросить в ответ про Конституцию, про федеральные законы, про мораль, но ответил то, что хотел услышать работодатель при приеме на работу ненужного сотрудника:

– Да, Геннадий Илларионович.

– Сомневаюсь, но ладно. Мне здесь психолог нужен, как третья нога вместо члена, потому что этот скот свое заслужил. Но распоряжение верхов не обсуждается, а очередь из мозгоправов я с утра не увидел. Давай прямо. Работа нужна?

– Нужна.

– На сколько?

К такому вопросу я не был готов. Настолько опостылели временные подработки, что хотелось уже осесть на одном месте, как отец в свое время на заводе.

– До пенсии.

– Шутник, – впервые улыбнулся начальник: – Нормально. Тут без юмора свихнешься, а пенсия у нас быстрее, чем у гражданских – тебя тоже касается. Когда приступить готов?

– Завтра, – неуверенность в голосе не ускользнула от Геннадия Илларионовича и он ухмыльнулся:

– В понедельник с документами приходи к десяти утра.