Я – Кутюрье. Кристиан Диор и Я

Со мной произошло то, что должно было произойти из-за голода и бед, – я заболел. Серьезно. Для лечения я должен был отправиться в горы, и немедленно. Социальной страховки тогда еще не существовало, в те годы мои друзья скинулись. Благодаря их щедрости, я смог провести целый год сначала в Фон-Ромё, а затем на Балеарских островах, где жизнь была гораздо дешевле, чем во Франции. Это уединение вдали от Парижа, где мне хватало художественного творчества других, разбудило во мне глубокое и новое желание создать что-нибудь самому. Я познакомился с техникой ковроткачества, и меня это увлекло. Я начал рисовать картоны для ковров, чего еще никто до меня не делал. Затем я подумал о том, чтобы основать мастерскую. Нехватка средств и незначительный интерес, который люди проявляли к коврам, остановили меня. Но после этого я сохранял, тем не менее, потребность делать что-то своими руками.

Вернувшись в Париж, я нашел свою семью в плачевном состоянии, они уже распродали последние ценные предметы.

Я убедил их разом распродать все, что еще осталось, и уехать жить на юг. Теперь я был здоров и должен найти постоянную работу, чтобы помогать своим. Не без труда, я смирился с необходимостью бегать по объявлениям, пытаясь устроиться в страховую компанию, банк или бухгалтерию. Но время было такое, когда работников не нанимали, а увольняли. Я познал, как вскакивать в испуге, что не успею купить в киоске газету с объявлениями о работе, быстро их прочитать и бежать по адресам, в надежде прийти раньше целой очереди претендентов. Среди этих безрезультатных посещений я однажды пришел к Люсьену Лелонгу, там было какое-то место в администрации. И снова мне не повезло. Не размышляя ни минуты, я выкрикнул, ни к кому не обращаясь: «Думаю, я больше вас способен к швейному делу!»

В этот момент мое падение в ад приостановилось. Мне неожиданно повезло, и я продал «План Парижа», большое полотно Дюфи, которое у меня еще оставалось. Пуаре заказал его, чтобы украсить свою баржу Amours, Delices et Orgues

в благодатные времена выставки Декоративных искусств 1925 года. Несколько лет спустя он разорился и продал ее мне обратно. Эта неожиданная прибыль позволила мне перевести дух, приостановить бесплодные поиски по конторам и помочь семье. Жан Озенн предложил мне пожить у него в симпатичной квартире на набережной Генриха IV, откуда открывался самый прекрасный вид на Сену, на сквер острова Сен-Луи и чуть дальше купол Пантеона. Ничто не предвещало ему прекрасной театральной карьеры, которой Жан посвятил себя после войны, тогда он был художником моды. Многочисленные кутюрье и посредники покупали у него модели за хорошую цену. Видя, как он работает, я понемногу тоже начал рисовать.

Дама с вуалью, Менден, 1930

Баржа любовных наслаждений и праздников Поля Пуаре, 1925

Интерьер на барже Поля Пуаре, 1925

Наконец пришла Высокая мода…

Жан Озенн не только поддержал меня, не только поделился своим опытом, но и стал показывать мои рисунки одновременно со своими. Один американский друг Макс Кенна, тоже художник моды, научил меня держать кисточку и пользоваться красками.

Я начал с упорством копировать женские фигурки из всех модных журналов. Однажды вечером Жан Озенн вернулся с торжествующим видом: он продал мои рисунки на 120 франков (по 20 франков за штуку). Впервые я получил деньги, которые заработал собственными руками!

Я был в восторге! Эти 120 франков, принесенные верным другом, были для меня как первый луч солнца после долгой ночи, они решили мое будущее и до сих пор освещают мою жизнь.

В тридцать лет я начинал по-настоящему новую жизнь.

Я отправился на юг, чтобы наладить жизнь своей семьи, но в большей степени, чтобы работать над рисунками.

Как это ни покажется странным, но, несмотря на мою любовь к живописи, друзей-художников и прежнюю профессию галериста, я практически не умел держать карандаш в руках.

Два месяца, днем и ночью, я придумывал и рисовал модели и вернулся в Париж с большим количеством эскизов, полный решимости найти себе работу. Модели шляп купили сразу, но платья, менее везучие, были не слишком убедительными.

Как искренние друзья, Мишель де Брюнхофф и Жорж Жеффруа не пощадили меня и сурово раскритиковали.

Я продолжал упорно работать. С трудом перебиваясь на деньги за проданные одна за другой модели ценой нескончаемых ожиданий в приемных, я работал не покладая рук. Этот бег на месте длился два года, но это было для меня менее болезненно, чем тягостная беготня по конторам. Здесь я сражался на любимом поприще.