Я люблю, и мне некогда! Истории из семейного архива

А в первом, ставшим как бы моим, на втором этаже слева, за дверью, на которой на трех почтовых ящиках было три фамилии, жили самые близкие мне люди! Вернее, конечно, не все три фамилии принадлежали самым близким мне людям, а скорее две, а еще точнее – одна. Именно в этой последовательности и напишу о них.

Первая радость – первая комната от входной двери – Ксенофонтовы. Юрец – первый мой друг и приятель и товарищ по заиканию! Сестра его Светка (домашнее прозвище – Солоха) – красивая, добрая и мягкая девочка, на два года старше нас; брат их Игорь как раз и учился с моим братом. А еще дед, недолго жившая бабушка. Иногда появляющийся отец. Мать – единственный работающий человек, милейшая и добрейшая Валентина Семеновна, веселая душа, напевавшая “Ах, Семеновна, баба русская! Где-то толстая, а где-то узкая!” или сразу по моему приходу (если попадал к обеду) разбавлявшая щи водой, “чтобы всем хватило”. Хватало всем! Тогда никто от приглашения поесть не отказывался. О деде Ксенофонтове надо бы тоже отдельно сказать. Был он, как ни странно (кажется, что таких тогда не должно было быть), последователем Ганди, за приверженность к учению которого и отсидел свой срок – десять лет! Потрясающе красивый, седой, ловкий, спокойный и умный, очень знающий человек, хоть и нигде не учившийся.

Вообще, в семье все красавцы – дед был обрусевшим греком, и смешанная порода их была прекрасна. Еще ведь и пели все, и на гитаре играли, а Светка и рисовала хорошо. Они всё делали вместе. Даже женились все подряд, почти одновременно. И жили потом – хорошо жили – все вместе год, наверное. Игорь с женой почти год жил в сарае! Но это – дальше! А в квартире дальше? Комната рядом с Ксенофонтовыми – Вайнштейны. Валерка – мой приятель, аккуратист и спортсмен, изменивший еще в 50-х годах хоккею. Ушел – тогда! – заниматься фигурным катанием. В отличие от нас понимал, что это не только для девок. Брат его Игорь (много было, сейчас вспоминаю, Игорей) – соученик моего Юрки, как и Игорь Ксенофонтов. Ну, родители. Отец его первым из знакомых уехал в 51-м работать в Албанию. Вернувшись через год, он привез только и исключительно книги – собрания сочинений. Вайнштейновские собаки – сначала Муха, а затем Пушок. Собаки – исключительная редкость в то время, у всех были кошки. Муха попала под трамвай.

Напротив Вайнштейнов жили Кононовы. Демобилизованный с ранением в руку глава семьи, крикливая мамаша и наши товарищи – Вовка Ржавый и Нинка Рыжая. Когда Нинка стала чуть старше, мамаша каждый день (!) осматривала ее на кухне на предмет пресечения возможных “гуляний” с мальчиками. Но Нинка гуляла, в том числе и с каждым из нас.

Можно и дальше так идти по квартирам и людям комната за комнатой. Помню всех и хорошо. Но, наверное, лучше это делать походя, как придется.

Как мне – да и всем, наверное, – повезло с этим домом! Ведь там была и первая в Москве хоккейная коробка, и турник с “солнышком” и “склепкой” – основными знаками силы и красоты спорта. И драки с владельцами огородов. И письмо по этому поводу – тогда! – в “Московский комсомолец”, написанное все тем же Коробициным. И – невероятно – помощь газеты.

Мы и в пионерский лагерь как-то поехали все вместе. Ребята этого дома всегда так ездили, а тут и меня устроили заодно. Но и я ведь в долгу не остался: после седьмого класса моя мама не только мне, но и Юрцу, Валерке, Боре Ключеву достала путевки в Дом туриста. И с этого началась еще одна наша жизнь.

Дом уже расселялся. Толкотни не было. У некоторых было уже и по две комнаты. Одна из квартир – у Панченко – перестала быть коммунальной. Мы, недавно женившись, любили туда ходить. К Юрцу, естественно! Он уже был женатым со стажем – года три-четыре. Сын рос у тещи, так как и Юрец, и его милейшая жена Нина учились. Обедали, выпивали, пели под гитару. Иногда шли к Васильевым, у них дома была ударная установка, труба, саксофон. Мы наслаждались и хорошим классическим джазом, и тихим светлым вечером, и длинными сумерками. Середина лета, начало жизни. За окном выросшие деревья, остатки моей ограды, золотые шары…

В младших классах в Москве: наведение уюта в квартире! Койки (железные с металлическими скобами на “ложе”, которые я умел хорошо чинить) время от времени заменялись на “новые”, принесенные из кучи собранного у школы металлолома. Спинки у них (почему “спинки” – непонятно, они находятся в изголовье и в ногах) отпиливались в уровень с ложем, и все это сооружение можно было считать тахтой. К приезду гостей и в праздники мы перетаскивали из школы деревянную тумбу из-под бюста матроса Кошки (персонаж Льва Толстого) – на нее ставился приемник. Также приносилась красная ковровая дорожка из кабинета отца. Иногда в школьном же буфете бралась посуда – тарелки с надписью “Общепит”. Кстати, дома в то время долго жила солонка дореволюционного пароходного, кажется, товарищества “Самолет”. Что только я не представлял, глядя на нее!