Я люблю тебя, небо

звенели мальчишеские голоса, и размагничивались суровые сердца членов комиссии, разглаживались лучики морщин на бронзовых лицах, тронутых улыбкой.

Паниота очень тактично и вовремя предлагал осмотреть именно те объекты, которые были запланированы для показа. Завершалась программа, как правило, грандиозной рыбалкой — «пусть московские товарищи немного отвлекутся от своих важных дел». Потом наступал ответственный момент — писалось заключение о состоянии дел. Кто-то из гостей не может скрыть своего восхищения:

— Ну и силен же, черт! — это о Паниоте. — И дисциплина у него, и порядок, летают без нарушений, методика на высоте, документация — комар носа не подточит. Вот разве что со спортом в аэроклубе не все благополучно. Планеристов явно зажимаешь, по маршруту летать не даешь, парение ограничиваешь...

— Помилуйте, товарищи, — сразу брал слово Паниота, — какие тут маршрутные полеты на планерах? Здесь же кругом тайга. А если сядет кто на «вынужденную»? Не убьется — так медведи сожрут, пока его найдешь. Да и парящих условий здесь нет. В нашей работе прежде всего — безопасность полетов.

Всесокрушающее слово «безопасность» работало безотказно. Петра Федоровича слегка журили за отставание в спортивной работе, на этом все и кончалось.

...Этот, один из немногих сибирских летних дней выдался на славу. О лучшем Валерка не мог и мечтать. К одиннадцати часам утра над полями, за Песчаным озером, стала образовываться гряда кучевых облаков. «Кучевка» — кто из планеристов не начинает взволнованно дышать при одном только упоминании о ней! К вылету Валерий готовился давно — для него он имел принципиальное значение. Получив разрешение командира звена, руководящего полетами, на длительное парение, Шамов стартовал в 11 часов утра. На высоте шестьсот метров отцепился от буксировщика и, не торопясь, направился на юг, вдоль Томи. Солнце, поднимаясь к зениту, все сильнее, прогревало поля, образуя мощные термики. Вместе с солнцем поднималась «кучевка», давая возможность набрать большой запас высоты. Легкий планер вздрагивал в потоках, как живой, стрелка вариометра колебалась выше нулевой отметки, показывая подъем 3—4 метра в секунду. На душе у Валерия было легко и радостно...

Прошло более четырех часов. Самолеты-буксировщики уже пришвартовали на стоянку планеры, разошлись на отдых спортсмены, пообедали летчики и техники. А Валерия все не было. Командир планерного звена убежденно доказывал Паниоте:

— Подождем. Я разрешил ему длительное парение. Шамов давно готовился к полету на рекордное время.

— Мне наплевать на ваши рекорды, товарищ командир звена, — безапелляционно рубил начальник. — Что это за самодеятельность?! Прошло уже шесть часов. Где сейчас Шамов, вы, конечно, не знаете. Может быть, давно разбился, а вы тут сидите, сложа руки...

— Шамову разрешен полет в районе крупных сел: Курлик, Варюхино, Зеледеево. Сядет там — сразу к телефону.

Закончило свою работу на старте самолетное звено, а Валерки все не было. Мы уже поужинали и выходили из столовой, оживленно обсуждая шамовский полет, строя всевозможные прогнозы. Так долго здесь, в Сибири, еще никто не парил.

— Сидит где-нибудь в болоте. Ну, братцы-планеристы, держитесь — всыплет вам Паниота по первое число, да и нам достанется — придется вытаскивать Шамова вместе с планером.

— Не придется, ребята! По-моему, летит... Точно, он! Смотрите — левее и выше вон той сосны...

И все мы бросаемся к месту предполагаемого приземления планера.

Широко распластав крылья, планер бесшумно соскользнул с вечернего поднебесья, долго несся, гася скорость, в полуметре от усыпанного цветами летного поля зашелестел по траве единственным колесом, остановился и мягко лег на крыло.

У Валерки лицо усталое, но черные глаза полыхают радостью. Смешно поднимает ноги — разминает. Обступаем его. Поздравляем. Расспрашиваем. Шутим.

— Валера, как же ты восемь часов терпел, а?

— Не беспокойтесь, — смеется Валерий, — все было предусмотрено: я утром съел бутерброд с икрой и стакан сметаны... А икра и сметана, как известно, усваиваются организмом почти на сто процентов.

Прибежал посыльный — Шамова к начальнику.

Валерка скрылся за дверью кабинета Паниоты. Добрых полчаса доносились возбужденные голоса. Наконец, появился Валерка — лицо в пятнах, на скулах играют желваки. Спрашиваю:

— Ну, что шеф?

— А что от него доброго услышишь?! «Пока, — говорит, я здесь начальник — никаких маршрутных полетов на планерах не будет». Одним словом, перестраховщик, он даже комиссию убедил, что на планерах здесь опасно летать.

— Что ты намерен делать дальше?

— Что делать? Летать, конечно.

— Ты, Валера, пожалуй, зря на Петра Федоровича напустился. Он ведь беспокоится за нас, порядка требует.

Мы не раз спорили на эту тему. Я, как комсорг, выступал на стороне начальника, что только добавляло масла в огонь.

— Эх ты, добренькая душа! Наш начальник больше думает о себе, ему наплевать и на спорт и на достижения.

Теперь уже начинаю кипятиться я: