Я, Люцифер

Короткометражный фильм Трента «Включая все» выиграл в этом году главный приз на фестивале в Сандансе. И в Каннах. И в Лос-Анджелесе. И в Бер­лине. Везде, где это имело какое-нибудь значение, и везде, где это не имело никакого значения. Трент, двадцатипятилетний житель Нью-Йорка, точеные, выписанные тонкой кистью черты лица которого делали его похожим на пародию на самого себя, в настоящее время связан контрактом с Харриет Марш, представляющей кинокомпанию «Нексус-филмз». Он похож на гибрид индейца из племени апачей и звез­ды калифорнийского серфинга. Его ногти и зубы пугают своей белизной, вгоняющей в краску даже снега Аспена⁸⁰

. Трент, — чья моложавость с более чем скромной популярностью воздвигла его на высоты тщеславия, по сравнению с которым даже Ганн ка­жется робким, — являет собой как раз недостающую составляющую успеха. Харриет собирается раскру­тить его. Раскручивание молодых людей — одно из развлечений Харриет; она считает себя подобием водяного знака, который предстанет перед миром только в том случае, если молодого человека помес­тить в яркое освещение... Единственное, чего не­достает на этой картинке, — самого изображения. После выхода фильма Трент станет одним из самых известных режиссеров Голливуда, а громадная сумма, сопоставимая только с размерами планеты, окажется в сейфах компании «Нексус». Кинофильм, лента, картина, полнометражка. Сценарий. Тот, который я посткоитально наплел Харриет после трех бутылок «Болли» и восьми дорожек Его Преподобия Карла Кокаина.

Да, я знаю, что это все несерьезно. Но однажды Харриет отнеслась ко мне вполне серьезно, и я не мог не увлечься этой идеей. Лос-Анджелес. Токио. Париж. Бомбей. Двадцать пять слов или и того мень­ше? Меньше. «Сотворение мира, — сказала она. — Лю­цифер. Грехопадение. Райский сад — Джулия — сра­жение с Христом на Земле. Охрененные спецэффек­ты. Полемика». В конце речь ее пестрила полным отсутствием логики. «Самый дорогой когда-либо снятый фильм». Они обожают это. Разве вы можете меня в чем-нибудь обвинять? Понятно, что премьера пройдет еще до конца света, понятно, что фильм представит меня в новом свете, — представьте себе, какая реклама. Еще пока мало кому известный сцена­рист, в тело которого на самом деле вселился Люцифер, случайно проболтается о том, что пишет сцена­рий. Уберем парочку неугодных критиков, чтобы придать истории нужный импульс. Может быть, из­бавимся одним выстрелом от Джулии и заключим контракт с Пенелопой Круз. «...Члены съемочной группы начинают верить в то, что писатель Деклан Ганн подписал фаустовский договор...» Люцифер будет идолом поп-культуры на протяжении последних дней существования самой поп-культуры. И на про­тяжении последних дней существования всего осталь­ного, раз уж об этом зашла речь. Мадонна сдает по­зиции. Католики, фундаменталисты, баптисты, ма­рионеточные Свидетели Иеговы, Христос и многие другие. Представители разноцветной палитры хрис­тианства устроят пикеты у кинотеатров по всему миру. А дети? Детям это уж точно понравится.

По правде говоря, я взглянул этим утром в зерка­ло и подумал: Ты ведь знаешь, кто ты есть на самом деле. Ты — наглец. Твоя проблема, Люцифер, твоя неразрешимая, вопиющая проблема в том, что для тебя всегда был уготован второй план. Не удовлетворенный тем, что душа Деклана Ганна сама себя осво­бодила, совершив смертный грех, ты хочешь вернуть ее обратно в игру, но игру с другими правилами, такую, которая вернет ему аппетит к жизни, чтобы навсегда увести ее от Старика. «Она уже была моей», — хочешь ты сказать ему, сделав глоток «Реми» и равнодушно пуская кольца дыма. Или: «Она уже была моей, но я ее отпустил. Я хочу, чтобы ты, Ста­рый Маразматик, увидел, как пойманный на пороге моей двери твой парнишка, получив назад отданную им напрокат жизнь, прямиком отправится ко мне в объятия». Чересчур самоуверенно? Это мега-уверенность, Дорогуша.

И вот вы где нашли ее, эту душу. В театре непода­леку. Что меня убивает в этом старомодном занятии, так это необходимость удаляться в лачугу Ганна для того, чтобы писать. Не смейтесь. Я не могу выдавить из себя ни слова, когда нахожусь в гостинице. Но я не жалуюсь: бедность, в которой прозябал Ганн, пред­ставляет собой приятно возбуждающий контрапункт с моей роскошной жизнью, хотя в гостинице «Ритц» я веду ее от его

имени. Контрапункт в малых дозах, позвольте подчеркнуть, в очень, очень милых дозах.

Жизнь среди толстосумов гостиницы мне подхо­дит. Я — знаменитость: ясновидящий, прикидываю­щийся дьяволом. Знаменитость такого уровня, о ко­тором Деклан мог только мечтать (что он, собственно, и делал). Здесь давно все привыкли к знаменито­стям. Персоналу запрещено под страхом увольнения поднимать шум. Я имею в виду прежде всего то, что они, конечно же, вежливы — разумеется, они узнают вас, — но чепуха типа «Ой, мистер Круз, я обожаю тот фильм, где вы с тем придурком» исключена.