«Я много проскакал, но не оседлан». Тридцать часов с Евгением Примаковым

«Этого я Борису простить не могу. Надо было его отправить в банановую республику — бананы заготавливать…» На ваш взгляд, в декабре 1991 года Горбачев проявил безволие, мягкотелость?

— Мне ничего конкретно не известно о «силовом варианте». Но гипотетически он мог иметь место. Горбачеву явно не хватило решительности. Не требовалось даже никого арестовывать. Достаточно было дать команду войскам Белорусского округа взять в кольцо Беловежскую Пущу и изъять документы, которые заговорщики подписали на коленках, подбадривая себя немалым количеством выпитого. Думаете, они не боялись ареста? До крови бы не дошло… Мало ли чего Ельцин хотел! Украинский руководитель, равно как и белорусский, являлись людьми не самого храброго десятка — не осмелились бы вывести толпы на улицу. Тем более что в руках Горбачева была мощная дубина: только-только прошел референдум, на котором подавляющее большинство граждан СССР высказались за сохранение общего государства. Что вы! В таких условиях случившееся в Беловежье становилось путчем, антиконституционным заговором!

— Но чем объяснить, что Горбачев не стал отчаянно бороться за выпадающую из рук власть? Со слов близкого к нему человека знаем, что Горбачев, Шеварднадзе и Яковлев, получив известие о Беловежском соглашении, сутки просидели в кабинете президента СССР, ломая головы, как поступить, и не придумали ничего менее аморфного, нежели «выразить протест».

— Понимаете, Горбачев прилетел из Фороса другим человеком. Хотя вначале не сознавал этого. Думал, что вернулся в том же качестве, в котором уезжал в отпуск. 21 августа я летел в Москву с ним и его семьей. Не обошлось без выпивки. Михаил Сергеевич был возбужден… Спускаясь по трапу, усталый, взволнованный Горбачев вряд ли отдавал себе отчет в том, что на московскую землю ступает не победителем, что для него этот миг — не happy end. Я шел сзади и постарался быстрее посадить президента в машину: «Уезжайте. Вам надо выспаться, отдохнуть». Но он успел деловито бросить нескольким стоящим рядом: «Завтра всех вас жду у себя в девять ноль-ноль».

Наутро Горбачев быстро сделал ряд кадровых замен. Спросил: «Кого поставить на КГБ?» Я предложил Леонида Шебаршина: занимается разведкой, в путче не участвовал. Министром обороны президент назначил начальника Генерального штаба Михаила Моисеева… Разошлись. Спустя короткое время Ельцин узнал о совещании и тут же раздраженно вмешался: «Что?! Никого из них не будет!» И не было. Шебаршин с Моисеевым руководили один день.

На Министерство обороны Ельцин поставил маршала авиации Шапошникова, а на КГБ — Бакатина. Поначалу Борис Николаевич захотел создать в РСФСР параллельный КГБ. В том числе — разведку. Ведь Советский Союз еще существовал. Но потом понял (или кто-то ему подсказал), что не стоит на ровном месте сажать новое дерево. Когда оно еще вырастет? Проще взять и пересадить старое. Из советской разведки сделать российскую. Ельцин чувствовал себя полным хозяином положения!

— Горбачев не возмутился, когда Ельцин властно перечеркнул все его креатуры, напролом, не деликатничая, расставил своих людей?

— Нет, тут же отступил. Не осталось ни одной фигуры из вновь назначенных Горбачевым. Меж тем речь шла о руководстве СССР, а не России. Но Михаил Сергеевич, надломленный путчем и болезненно осознавший в Москве, что из-под ног уходит почва, не вступал с Ельциным в конфронтацию. Тот полностью перебил его, все сделал по-своему, по-ельцински. Тяжело было наблюдать, как Горбачев практически смирился, ничего не предпринимает для того, чтобы сохраниться в качестве реального президента.

— А знаете, что ответил Михаил Сергеевич, когда мы его однажды спросили: неужели шальная мысль бороться до конца — хотя бы ради Раисы Максимовны, дочери, внучек — не приходила в голову? Он сказал: «Я считаю, что боролся до конца. Но! Против лома нет приема.