Я, мой убийца и Джек-потрошитель

Казалось, капитан говорил совершенно искренне. На его асимметричном лице даже возникло подобие сочувствия. Интересно, почему у него одна сторона заметно больше другой? В юности сильно ударили в челюсть? Последствие неудачного ортодонтического лечения? Ох, не о том думаю.

Я тяжело вздохнула.

– Андрей Валентиныч, если все еще сомневаетесь в моих выводах, то я со всей ответственностью заявляю: среди органов Елены Роджеровны недосчитаются матки, – выложила я главный козырь и тем самым засыпала себя землей по самую макушку. Кто может знать про матку? Конечно, убийца! Я продолжила: – Подражатель забрал ее как трофей. Патологоанатом это скоро подтвердит. А если думаете, что я виновна в смертях, обыщите мою квартиру.

И без тени иронии и сарказма добавила:

– Вдруг там матка завалялась? И сажайте. Сажайте в КПЗ. Тридцатого мая поймете, что я права и что я ни при чем.

– А знаете, я, пожалуй, так и поступлю, – заявил капитан.

Его отвлекли уверенные шаги в коридоре.

А меня прошиб холодный пот. Я в ужасе провела ладонью по лицу. Неужели моя шокирующая откровенность оказалась проигрышной стратегией, неужели куковать под стражей три недели, неужели…

Настойчивый стук и открывшаяся без приглашения дверь. Горан привычно наклонился, чтобы не удариться о верхний косяк, и вошел.

Только он может меня спасти. Я распахнула глаза, неотрывно глядя на любовника, и не моргала. «Помоги! Помоги!» – пыталась я сигналить, изображая на лице неподдельный ужас.

Некромант даже не смотрел в мою сторону. Все его внимание сосредоточилось на капитане.

– Совсем запугал мою студентку, – полушутливо начал профессор.

– Да она не из пугливых. Сама на амбразуру кидается, – тем же тоном ответил капитан.

– Что есть, то есть.

Разговор ни о чем Горан затеял неспроста. Он исподволь пытается то ли понять, к каким выводам пришел капитан, то ли воздействовать на него.

Словно подтверждая мои мысли, Горан вкрадчиво продолжил, приближаясь к столу капитана:

– Отпусти девчонку. Не она это. Ты же понимаешь, что такие убийства не в женском характере.

Капитан с сомнением скривился.

– Я двадцать лет в органах. Такого навидался!.. Впрочем, ты и сам знаешь. И кстати, Горан Владиславович, ты понимаешь, что возглавляешь список подозреваемых? У тебя и мотив есть.

– А как же! Конечно, понимаю, – спокойно и с улыбкой ответил некромант.

Мотив? У Горана? Они вообще о чем?

Капитан не выдержал взгляда некроманта, для вида откашлялся в кулак и сказал:

– Ладно, со студенткой твоей погляжу еще. И раз уж ты тут, сделай кое-что. Ты умеешь, я знаю.

Горан выжидал.

Капитан пальцем указал на меня.

– Ни она, ни твои ребята ни словом не должны обмолвиться, о чем я с ними говорил и буду говорить. Даже друг другу! Даже написать чтоб…

– Я понял, – перебил Горан.

А такое можно сделать? И что, я реально не смогу ни с Игорем, ни с Лехой поделиться? Совсем, что ли, охренел капитан со своими подозрениями?!

Горан развернулся в мою сторону. Я внутренне съежилась под взглядом серых глаз, ставших такими родными: сейчас мне казалось, что я кролик под взглядом питона.

Горан не сделал ни единого жеста руками, не сказал ни слова, но в голове будто барьер построил. Стоило вспомнить о тридцатом мая, возникало психологическое препятствие: рот пересыхал, губы слипались, я хотела назвать дату, но не могла.

Испугалась, забралась в рюкзак за блокнотом и карандашом попыталась написать на верхнем листке «новое убийство – тридцатого мая», но на первой же букве карандаш вывернулся из руки, стукнулся о ножку стула и покатился по полу.

Меня не отпускали, пока не получили ордер на обыск. Оно и понятно, от улик начну избавляться: ножа там или вырезанной матки. Могли, конечно, специально отправить домой и проследить, не прикопаю ли я что во дворе, но не стали.

Ближе к вечеру я приехала в родной район на полицейской машине. Как преступница, честное слово. Да и опера – люди не самые любезные. С одной стороны, их можно понять: с кем только ни приходится иметь дело. С другой – а чем провинились остальные, законопослушные граждане? Всех, кто хоть как-то соприкасается со следствием, заставляют чувствовать себя последним говном, ощущать вину за любые поступки, стыдиться даже факта своего существования, сносить не пренебрежительное, а хамское отношение.

Пригласили понятых – моих соседей. Я чуть со стыда не сгорела. Теперь весь подъезд станет говорить обо мне как о подозреваемой в убийстве.

Опера не то что шкафы перерыли – в пакет с нижним бельем залезли. И даже сумку с купленной накануне картошкой обыскали.

Сделали опись всех крупных ножей и конфисковали их. Будут проверять, могла ли моя кухонная утварь стать орудием убийств. Пришлось дать подписку о невыезде. В общем, оставили меня одну и оперативники, и соседи ближе к ночи. Я чувствовала себя гадкой, грязной, испачканной. А еще разбитой и ни на что не способной.