Я ползу сквозь (ЛП)

Я иду за ней к открытой задней двери запертой на тревогу школы, мы идем к ее шкафчику, она швыряет внутрь стопку бумаги и достает набитый рюкзак. Потом она указывает мне на мой шкафчик и говорит, что сегодня мы сюда уже не вернемся, так что я оставляю учебники и беру сумочку и еще пару вещей. Чайна советует мне взять что-нибудь почитать.

– Зачем мне читать? – удивляюсь я.

Она не отвечает, и я беру книгу, которую сейчас читаю.

По пути к выходу мы слышим шаги патруля с собаками. Чайна замирает. Я хватаю ее за запястье, и мы спускаемся по ступенькам к другому выходу. Когда мы выходим, звучит тревога, но из здания не вырывается ни клубов дыма, ни ударной волны – только две девочки, которые вливаются в толпу других учеников, пытаясь улучить момент, чтобы рвануть к автобусной остановке.

– Если побежим, – говорит Чайна, – успеем на девять-тридцать.

Когда мы добегаем до остановки, Чайна покупает нам два билета до Нью-Йорка. Где-то с минуту я переживаю. Переживаю о вещах, заботящих нормальных людей. А потом вспоминаю, что мне плевать. Какая разница, оставят ли меня после уроков в школе, где уроков-то нет, только полиция с собаками ходит? Какая разница, позвонит ли маме директор? Родители считают, что я гений биологии на пути в гениальный биологический университет, и это правда. Я беру со стойки на остановке расписание автобусов, и, когда мы садимся, я смотрю, сколько нам ехать: два с половиной часа. Потом смотрю, как мимо бежит дорога. Мы едем мимо блошиных рынков, закрытых по рабочим дням, мимо магазина оружия с хвастливой растяжкой: «Крупнейший поставщик военных товаров в округе!» Я вижу двух других прогульщиков, курящих за сараем и планирующих побег. Мы только что сделали то же самое. Мы делаем это каждую тревогу – сбегаем от того, чем должны заниматься.

Перед самой границей Нью-Джерси Чайна вручает мне стихотворение:

Без названия

Я парня встретила в сети, и Шейн его зовут.

Прости, что говорю вот так, мне сложно говорить с тобой,

Мне сложно говорить. Ты можешь видеть вертолет.

А я всегда врала. Не вижу я его. Прости.

Я плюхаюсь на сиденье рядом с Чайной:

– Шейн живет в Нью-Йорке? – Она кивает. – Вы раньше виделись?

Она поднимает два пальца:

– Дважды.

– Он симпатичный?

Она улыбается:

– Да.

– Лансдейл говорила?

Она кивает и опускает взгляд на колени:

– Да. Прости.

Я пытаюсь читать, но в основном я всю поездку думаю о Густаве. Чайна вот, даже вывернутая наизнанку, берет и садится в автобус до Нью-Йорка, чтобы увидеться с парнем, которого едва знает, а Густав живет в четырех минутах ходьбы от моего дома. Мы видимся почти каждый день, и все равно никак не признаемся, что влюблены друг в друга, потому что нам мешают более важные вещи. У него это вертолет. А я не знаю, могу ли любить кого-то и ничего не испортить.

Когда мы въезжаем в Нью-Йорк и доезжаем до портового управления, Чайна лавирует между прохожими и спускается в метро. У нее есть карточка. Она прикладывает ее, проходит через турникет и отдает мне, я делаю то же, что она, и вот я уже стою внутри, слушая и нюхая поезда метро, грязь, искры и миллионы людей, которые ходят здесь каждый день. Сейчас понедельник, чуть больше полудня. Я знаю только, что мне надо вернуться до завтра, чтобы увидеть вертолет Густава.

– Мы сегодня возвращаемся?

Чайна кивает:

– Я хочу только зайти к нему на часик.

– Жду не дождусь, когда ты нас познакомишь, – замечаю я.

– Тебе нельзя, – говорит она. – Нельзя с ним знакомиться.

Я смотрю на нее, и в моем взгляде написано: «Зачем ты тогда брата меня с собой?»

– Можешь сходить в музей, – отвечает Чайна и дает мне билет в музей.

Номера линий метро в цветных кружках – буквы: А, В, Д… Они похожи на варианты ответов, поэтому, пока мы ищем нужную платформу, я придумываю вопросы: «Заметят ли в школе наше отсутствие? – А(га). – То, что мы ушли с тревоги, повредит школе? Им урежут финансирование? Кого-нибудь уволят? – В(идимо). – Это что, Моцарт? – Д(а)».

Два парня – наши ровесники, может, чуть старше, – играют Симфонию Кончертанте ми-мажор, и это так круто, что я пробираюсь к их открытому чехлу от скрипку и бросаю внутрь пять долларов. Потом говорю Чайне:

– Не хочу в музей.

Она отвечает, что я могу подождать ее в веганском сок-баре около дома, где живет Шейн. Мы проходим несколько кварталов от станции метро, Чайна доводит меня до сок-бара, и я спрашиваю, не опасно ли ей вот так вот ездить к Шейну. Она протягивает мне стихотворение:

У твоего сока из кале с киви самооценка выше, чем у меня

Сок кале с киви просто входит в рот, потом выходит снизу

И делает всех радостнее на пути.

Ему плевать на шмотки и на безопасность,

Его все ценят тем, какой он есть.

– Это не ответ, – настаиваю я. – Тебе не опасно оставаться наедине с парнем?

Она отвечает, что до сих пор они только держались за руки и целовались. Она говорит, что мне не о чем волноваться. Но как за нее не волноваться? Я уже сбилась со счету, сколько раз она себя проглотила. Она просто перетекает сама в себя, с пищевода на прямую кишку, как человекообразная лавовая лампа.