Я помню тот Ванинский порт: История великих лагерных песен

Повторимся: основной удар обрушивался на крестьян. Достаточно ознакомиться с секретной «Инструкцией по применению постановления ЦИК и СНК СССР от 7 августа 1932 г.», изданной 16 сентября того же года. Она преимущественно посвящена репрессиям на селе — борьбе с кулаками, единоличниками, «несознательными» колхозниками… Историк А. Матис, изучая практику применения «указа семь-восемь», отмечает, что среди подследственных преобладали крестьяне, причём значительная их часть являлась членами колхозов, в том числе руководителями.

Впрочем, меньше чем через год кампанию свёртывают. Сначала выходит постановление Политбюро от 1 февраля 1933 года — прекратить практику привлечения к суду по закону от 7 августа «лиц, виновных в мелких единичных кражах общественной собственности, или трудящихся, совершивших кражи из нужды, по несознательности и при наличии других смягчающих обстоятельств». А 8 мая появляется инструкция ЦК ВКП(б) и СНК СССР № П-6028 «О прекращении применения массовых выселений и острых форм репрессий в деревне». Возможно, изданию этой инструкции способствовали письма Михаила Шолохова лично Сталину от 4 и 16 апреля 1933 года о диком беспределе, который творился по отношению к колхозникам на Дону.

Позднее принимается постановление СНК и ЦИК СССР от 29 июля 1935 года «О снятии судимости с колхозников». В течение семи месяцев снята судимость с 800 тысяч человек, все они восстановлены в правах. Заметим — речь идёт исключительно о колхозниках! Понятно, кто в подавляющем большинстве пострадал от «указа семь-восемь»…

Итак, репрессии в основном ограничивались селянами. Это не позволяет связать появление песни с 1932 годом. «Кого ни спросишь, у всех Указ» означает то, что песенный указ охватывал огромную массу арестантов. Однако «указ о колосках» под это определение никак не подходит. За 1932–1939 годы по нему реально получили сроки около 183 тысяч человек. При этом мало кому давали десять лет: на 1 января 1939 года в лагерях НКВД СССР находилось всего 27 313 лиц, осуждённых по «закону о колосках». «Червонец», видимо, получали лишь те, кто первоначально приговаривался к смертной казни: в подавляющем большинстве случаев расстрел заменялся лишением свободы. Следует заметить также, что 115 тысяч дел по «указу семь-восемь» были пересмотрены уже к 20 июля 1936 года, о чём Генеральный прокурор СССР Вышинский доложил Сталину, Молотову и Калинину. Более чем в 91 тысяче случаев применение закона от 7 августа признали неправильным и освободили 37 425 человек, ещё находившихся в заключении.

Другими словами, по этому указу в лагеря попало немного арестантов, в основном селян. С чего бы тогда «Этап» запели массы зэков из числа городских жителей (к горожанам принадлежали и блатари)? Проблемы и страдания крестьянства, честно говоря, их мало трогали.

Далее. «Этап» должен был иметь широкое хождение в лагерной среде. Между тем нет ни одного упоминания об этой песне как о довоенной. Если бы речь шла о фольклоре профессиональных преступников — закрытой касты, это ещё как-то можно понять (притом что сведения о наиболее известных уголовных и каторжанских песнях до нас доходят хотя бы отрывочно). Но чтобы произведение, которое после войны стало чуть ли не арестантским гимном, родилось в начале 30-х годов и полтора десятилетия пребывало в полном забвении, — невероятно. Да и быстрое свёртывание действия «закона о колосках», скорая реабилитация большинства пострадавших тоже свидетельствуют не в пользу «колхозного» «Этапа».

Конечно, «указ семь-восемь» продолжал применяться и позже, вплоть до 1947 года. Однако он стал рутинным, общеуголовным, потерял репрессивный характер. Под его действие подпадали чаще всего отдельные реальные расхитители, а также блатари, которые грабили государственные и кооперативные склады, магазины. И, разумеется, «краснушники» — железнодорожные воры, потрошившие товарные вагоны. Сегодня широкой публике «указ семь-восемь» известен в основном по детективу братьев Вайнеров «Эра милосердия» (и по его экранизации «Место встречи изменить нельзя»). Помните разговор Глеба Жеглова с вором Ручечником и его сообщницей Волокушиной?

«— Но сегодня вышла у вас промашка совершенно ужасная, и дело даже не в том, что мы сегодня вас заловили…

— А сегодня что, постный день? — подал голос Ручечник.

— Да нет, день-то, как все будни, скоромный. А вот номерок ты не тот ляпнул…

— Это как же? — прищурился на него Ручечник.

— Вещь-то вы взяли у жены английского дипломата. И по действующим соглашениям, стоимость норковой шубки тысчонок под сто — всего-то навсего — должен был бы им выплатить большой театр, то есть государственное учреждение. Ты, Ручечник, усекаешь, про что я толкую?

— Указ “семь-восемь” мне шьёшь… — ни на миг не задумался Ручечник.

Жеглов выскочил из своего роскошного кресла и воздел руки вверх…