Я помню тот Ванинский порт: История великих лагерных песен

Восемьсот километров тайга,Блуждают там люди, как тени,Машины не ходят туда,Бредут, спотыкаясь, олени.Я помню тот Ванинский портИ вой парохода угрюмый,Когда поднимались на борт,Грузили нас в мрачные трюмы.

От качки стонали зэка,Стояли, обнявшись, как братья,И только порой с языкаЧекистам срывались проклятья.Над морем поднялся туман,Ревела стихия морская,Стоял впереди Магадан,Столица Колымского края.Не песня, а яростный крик

Из каждой груди вырывался.«Прощай навсегда, материк!» —Хрипел пароход, надрывался.Будь проклята ты, Колыма,Что названа чудом планеты,Сойдёшь поневоле с ума,Оттуда возврата уж нету.Я знаю, меня ты не ждёшь,

И к дверям открытым вокзалаВстречать ты меня не придёшь,Об этом мне сердце сказало.Прощай, дорогая женаИ милые малые дети,Знать, горькую чашу до днаИспить довелось мне на свете.

Бахтин склоняется к версии о том, что «Ванинский порт» действительно сочинил Александров. Хотя подкрепляет свою позицию оригинально: мол, текст лагерника значительно слабее широко известной песни — а значит, его дополняли и шлифовали в течение последующих десятков лет. В устах филолога такая аргументация звучит, как минимум, наивно. На мой взгляд, мы имеем дело с очередной необоснованной претензией на авторство. Собственно, определённые сомнения закрались и в душу самого Бахтина. Он пишет: «Требует некоторых уточнений рассказ о причине гибели Зиновьева. Получается, что через неделю песню уже достаточно хорошо знали (именно как песню, потому что он пострадал как создатель напева)». Разумеется, это — чушь. За неделю даже самая гениальная песня не станет настолько популярна, чтобы чекисты от дикой злобы бросились уничтожать автора напева! Чекистам делать больше нечего, как с кровавой пеной у рта рвать в клочья какого-то зэка, который что-то где-то насвистел…

К тому же в «оригинальном» тексте есть нелепые проколы. Бросается в глаза попытка автора «сочинить прототекст», который бы отличался от позднего текста «эксклюзивными» деталями. Но именно такая эксклюзивность и подводит Александрова. К примеру, он начинает песню с куплета, который, согласно логике и здравому смыслу, не может стоять вначале. Это настолько очевидно, что даже лояльный сочинителю Бахтин вынужден развести руками: «Ни одного варианта, который начинался бы так, как написал Григорий Матвеевич, мне не встретилось… “Я помню тот Ванинский порт…” — идеальное начало именно для лирической песни. Оно открывает сюжет. С воспоминаний, обращений к прошлому начинаются многие песни и романсы, в том числе и литературного происхождения (“Я помню чудное мгновенье…”, “Я помню вальса звук прелестный…”)».

Чтобы совсем «замаскироваться», Александров также заменяет количество километров на «восемьсот». Его нисколько не смущает, что слово «восемьсот» не влезает в размер! Зачем автору понадобилось лепить эти несуразные «восемьсот километров»? Объяснение одно: число «восемьсот» привлекло Александрова именно своей «оригинальностью». Все остальные варианты, которые вбивались в размер, уже были использованы. Тот же Бахтин приводит вариант, записанный от матросов Г. Лазичева и Н. Таруты из Красноярска в 1960 году:

Шестьсот километров тайгой,Где водятся дикие звери…

В сборнике А. Добрякова «Уличные песни» встречаем другую версию:

Семьсот километров тайга,Не видно нигде здесь селений…

То есть 500, 600, 700 километров — всё уже «расхватали»… Вот и пришлось брать, что осталось, — 800. Поражает абсолютная поэтическая глухота сочинителя. Такой человек по определению не мог написать стихов уровня «Ванинского порта».

О полной несостоятельности Григория Александрова как поэта свидетельствуют и отрывки его собственной поэмы, изданной в 1991 году, — «Факел над Крымом». Она рассказывает о 47-летнем Мусе Мамуте, который в знак протеста против запрета на возвращение крымских татар совершил акт самосожжения в 1978 году: