Я помню тот Ванинский порт: История великих лагерных песен

Многие исследователи склонны относить рождение колымской частушки к 30-м годам прошлого века, когда с началом освоения Колымского края советская пропаганда активно стала продвигать образ Колымы чуть ли не как земли обетованной. Граждан призывали срочно заселять это «райское место», убеждая, что русский Северо-Восток отличается прекрасным климатом. Первый директор Дальстроя Эдуард Берзин в очерке «Колыма», размещённом в журнале для заключённых Дмитлага «На штурм трассы», так описывал здешние условия: «У многих создалось мнение, что Колыма — это край мрачной, угрюмой природы и нездорового климата. Неверно! Мы ещё не имеем ни одного факта, который хотя бы в малейшей степени подтвердил неблагоприятное влияние колымского климата на организм. Что касается здешней природы, то если бы её знали туристы зимой или в лучшие летние месяцы — август, сентябрь, — наш край превратился бы в серьёзного конкурента югу… А сухие зимние морозы, хотя и достигают порой 70 градусов, переносятся сравнительно легко и не могут служить препятствием для заселения края, для развития промышленности и сельского хозяйства».

Не то чтобы Берзин совсем уж врал… но сильно приукрашивал. Колымский зэк Валерий Бронштейн пишет о «лучших летних месяцах» несколько иначе: «Чему я здесь ещё удивился, то это колымской летней жаре. Почему-то вспомнился куплет известной колымской песни: “Колыма, Колыма, чудная планета, двенадцать месяцев зима, остальное — лето”, и поэтому ожидал, раз лето очень короткое, то должно быть и холодным, но оно оказалось очень жарким и душным. Всё это усугублялось необходимостью ходить в кирзовых сапогах, толстой рабочей куртке и накомарнике, надетом на шляпу, лучше всего с большими полями, так как мириады комаров набрасывались на тебя в тайге, пытаясь укусить даже через швы на сапогах. Они набивались в рот при сильном вздохе или еде, и не давали спать в палатке. В середине августа к комариному кошмару прибавлялся ещё и гнус, который держался до первых ночных заморозков в сентябре». То же вспоминает и Екатерина Кухарская: «Ходили мы в самодельных шароварах из мешковины… для защиты от свирепых оводов, в накомарниках с туго затянутыми тесёмками. Комары висели над нами тучей, назойливо звенели, пробивали кофты, присасывались через малейшую щёлочку в одежде».

Исчерпывающую характеристику колымской зимы и её влияния на лагерников даёт Иван Джуха: «Это, конечно, преувеличение, что зима на Колыме длится 12 месяцев. Температуры ниже нуля устойчиво держатся здесь “всего” восемь месяцев: с октября по май… Страшны были голод и непосильная работа. Но губительнее всего они действовали вкупе с морозом. Именно он мучил сильнее всего и быстрее всего помогал заключённым-забойщикам “дойти до социализма”. При температуре минус пятьдесят градусов заключённых на работу не должны были выводить, а эти дни засчитывать как отработанные (т. е. актировать). В действительности актировали, в 1938 году, только при морозе 55 градусов… Для других лагерей до 1936 года пределом признавалось минус 35 градусов, а с 1936-го — минус 40».

Но берзинская пропаганда длительное время приносила плоды. Так, белорусский прозаик Сымон Барановых, осуждённый в октябре 1937 года за участие в создании антисоветской националистической организации на 10 лет лишения свободы, писал жене: «На Колыму повезут исключительно здоровых, упитанных. Меня могут забраковать по зубам. Я постараюсь скрыть, что зубы больные. Пусть везут на Колыму. О Колыме говорят заключённые, как когда-то говорили об Америке». В ноябре 1942 года он умер на лагпункте «Чекист» от воспаления лёгких и паралича сердечной деятельности… Актёр Георгий Жжёнов вспоминал, что, когда ему в 1938 году объявили приговор — пять лет Колымы, тюремный доктор ободряла: «Вот видишь… Не горюй, поэт! Там апельсины растут! Всё будет хорошо…»

Михаил Миндлин в мемуарах сообщает:

«Много всего услышали мы про колымские лагеря — и кормят там хорошо, и заработки большие, так как добывают на приисках золото, и обращение с заключёнными человеческое. В общем, рай земной для обездоленных заключённых. Я в это не верил, так как почти год тому назад в Бутырках узнал от Завьялова, какой “рай” на Колыме для “врагов народа”. Ещё тогда запомнилась песня:

Колыма, Колыма,Дивная планета:

Десять месяцев зима,Остальное — лето».

И всё же надо отдать должное Берзину: на ранних этапах освоения Колымского края пламенный чекист старался обеспечить лагерникам сносные условия существования. Правда, сопровождая это чудовищным враньём о райской жизни советских старателей. Начальник Дальстроя вещал: «Золотодобыча в условиях капитализма поглощала и поглощает немало человеческих жизней. Аляска, Клондайк, Колорадо и золотоносные районы капиталистической России погубили десятки тысяч людей… В этом отношении Колыма, добывающая золото для социалистической страны, прямая противоположность… Ни один человек за эти годы не погиб из-за золота, и этим мы вправе гордиться как величайшим достижением».