Я предупреждал о войне Сталина. Записки военного разведчика

— Немедленно прекратить всякие собрания, совещания и заседания. Все протоколы, списки и прочие записки с фамилиями людей уничтожить. Всю работу построить по принципу: один на один, с глазу на глаз. Беседуй максимум с двумя-тремя. Нужно уйти в глубокое подполье, нужна строжайшая конспирация, иначе все погибнем. Здесь дело не в трусости. Большинство из нас уже доказало, что мы для дела не дорожим жизнью. Конспирация нужна для дела, для борьбы с фашистами. С моим докладом можно ознакомить всех очень просто: я расскажу десятку-другому с глазу на глаз, а они в свою очередь тоже с глазу на глаз передадут каждый своему товарищу. Только не забывать о выдумке, откуда эта информация. На случай допроса надо все так исказить, чтобы спутать все следы. Ко мне присылать людей с таким паролем: «Я от Трофименко».

Маниловское благодушие Трофименко удалось сломить. Он согласился со мной и начал перестраивать работу. Первым от Трофименко пришел ко мне генерал Музыченко.

В первой книге я уже рассказывал о некоторых моих столкновениях с Музыченко. Рассказал далеко не все и не очень полно. В общем, я считал и считаю виновником многих наших неудач на фронте 6-й армии лично Музыченко. Если бы армией командовал другой, мы вышли бы из окружения. Считаю его не только малограмотным в военном деле, но и вообще бездарным человеком. Свое невежество в военном деле он восполнял высокомерием, заносчивостью, мощным голосом и угрозами расстрелять. Этих качеств у Музыченко хоть отбавляй! Я знал, что за малейшую ошибку, за неподчинение его глупым приказам Музыченко выпустил бы в меня пулю, что он однажды пытался сделать. Не мог я ему простить и бегства перед решающим боем на прорыв. Убежал он в одном из последних танков, который в какой-то степени оказал бы помощь наступающим солдатам. Он увез и моего помощника капитана Ободовского.

Когда я встретился с ним, был большой соблазн высказать ему свое мнение о нем как о человеке и командарме. Но вот увидел перед собой жалкого, опустившегося человека, похудевшего, небритого, в порванном костюме. И подумал я: «Лежачего не бьют». Он не виноват или мало виноват в том, что его скоропалительно выдвинули на такой пост, к которому не был подготовлен ни образованием, ни талантом. Причины наших поражений значительно глубже, и в них Музыченко не виноват. Ни одного слова упрека я ему не сказал.

Прошла беседа на совершенно иной основе. Для меня он уже был не командарм и не генерал. Мы оба — военнопленные. Беседу с ним я провел после предварительной проверки его морального состояния. Спросил, как он попал в плен. Он сказал, что пытался прорваться на танке. Вместе с ним был, мол, помощник капитан Ободовский. Танк подбили немцы, и беглецов сцапали. Ободовского кто-то предал как разведчика, и он был расстрелян в Уманской яме, а вот Музыченко доставили сюда.

Он не говорил мне, где, в каком месте подбили танк, но сейчас из повести Е. Долматовского «Зелена Брама» я узнал, что танк Музыченко был подбит в районе д. Ятрань, что в 20 км северо-западнее от места прорыва. Выходит, что в прорыве Музыченко не участвовал.

Очень мне было жаль Ободовского, молодого способного офицера. Я думал, что он погиб в бою в Подвысоком, а оказалось, что его без моего ведома захватил Музыченко.

Трудно было сдержаться от выражения своих чувств и не наговорить резкостей. Но не было смысла добивать уже поверженного громовержца. Но испытать, что в нем сохранилось, необходимо было. Поэтому на его вопрос, что нового, ответил:

— Ничего особенного. Немцы везде берут наши города, армия разбита.

Музыченко стал укорять меня:

— Эх, товарищ подполковник, вы зря в панику впадаете. Наше поражение еще не значит проигрыша войны. Настоящая война только начинается. Скоро наша армия оправится и перейдет в наступление. Не падайте духом.

Этот укор мне понравился. Значит, генерал Музыченко еще не совсем потерянный человек. Если он не обладает знаниями и талантом полководца, то человек, гражданин и коммунист в нем сохранился. И я рассказал, что произошло под Москвой. Информация подействовала на него так же, как и на предыдущих товарищей.

Следующая беседа состоялась с генералом Понеделиным, которого я знал еще до войны по Академии имени Фрунзе, где он был начальником курса. Кроме того, на последнем курсе Академии я был на стажировке в 51-й Перекопской дивизии, которой он командовал, и мы там ближе познакомились. Это был высокообразованный, культурный генерал, хорошо знал военное дело и был способным военачальником. И не его вина за поражение в Подвысоком. В беседе он затронул очень болезненную для него струну о том, что он объявлен Сталиным вне закона в приказе. Говорил, что там, в Москве, по-видимому, очень плохо знали, что происходило на фронте. Вернемся на Родину и во всем разберемся. Он рассказал мне, что немцы пытались склонять его на переход к ним на службу. Понеделин ответил так, как должен был ответить мужественный и честный советский гражданин и воин: