Я предупреждал о войне Сталина. Записки военного разведчика

Все молчали. Комендант отсчитал двадцать человек — десять для «колесницы смерти» и десять для вывозки фекалий. Протестовать дальше было бессмысленно, и полковники подчинились. С того времени две команды с шести утра до позднего вечера вывозили тела умерших и фекалии. Позднее фекалии стали вывозить специализированные обозы (бочки на конной тяге). Эти обозы мы потом использовали для побегов из плена. Они нам сослужили большую службу, но об этом позже.

«Колесница смерти» была предметом особого повышенного внимания всех пленных. Каждый, глядя на нее, услышав, как она со скрипом ползет по двору, невольно думал: «Скоро и мой черед придет прокатиться на «колеснице смерти».

Среди военнопленных был в это время поэт Ковалевский Иван Ефимович, старый коммунист. Он принимал активное участие в организации сопротивления. Его стихи сыграли немалую роль в укреплении и поднятии морального духа советских людей. До сих пор помнится мне его стихотворение, посвященное «колеснице смерти»:

Над лагерем полночь. И мне не спится, Странные мысли мне спать не дают. Я слышу цоканье колесницы — Это могильщики мертвых везут. Катится огненная колесница, Трупы, как бревна, трясутся на ней. Люди уснули, а мне не спится, — Гнев и смятенье в душе моей.

В дальнейшем своем повествовании я более подробно остановлюсь на роли и значении поэта Ковалевского в жизни военнопленных.

Моя информация, вызвав усиленный обмен мнений и впечатлений, улучшила взаимоотношения между пленными. В частности, стала размываться пустота около некоторых ни в чем не повинных командиров. Такая пустота была, например, около генерала Понеделина, когда стало известно, что Сталин объявил его изменником Родины. Люди перестали встречаться и говорить с ним. Я же пошел наперекор общему настроению и стал часто встречаться с ним на прогулке. Как-то на одной из прогулок он спросил меня:

— А вы не боитесь меня? Ведь меня Сталин назвал изменником.

Я ответил, что изменником его не считаю, что в тех условиях, в которых оказались армии Юго-Западного фронта, никто не мог бы спасти их от разгрома. Свое мнение я высказал и другим пленным. Мне отчасти удалось рассеять то недоверие, которое окружало генерала Понеделина. Его настроение улучшилось, и он принял участие во внутренней жизни лагеря. В частности, он добился разрешения у немцев на открытие бани и проведение санобработки, что спасло многим жизнь, так как в лагере свирепствовал тиф. Понеделину это нетрудно было сделать, так как немцы очень настойчиво добивались его перехода на их сторону и не отказывали ему в просьбе.

В лагере был еще один генерал — Артеменко. В плену он вел себя совсем по-другому. Он сразу же перешел на службу к врагу. По личным качествам генерал Артеменко отличался исключительными глупостью, тупостью, военным невежеством, бездарностью, самодурством и свирепостью. По рассказам товарищей, он на фронте командовал дивизией. Свое неумение командовать он восполнял грубостью и расстрелом ни в чем не повинных офицеров, сам лично расстрелял несколько офицеров. В лагере офицеры его дивизии намеревались свести с ним свои фронтовые счеты. Но Артеменко узнал, по-видимому, о готовящейся расправе и в лагере не показывался. Жил он в немецком городке. Немцы поручили ему формирование «украинской национально-освободительной армии». Предварительно в украинском полку началась усиленная пропаганда с призывом записываться в украинскую армию. Во главе полка немцы поставили ярого украинского националиста-подполковника Усатюка. Усатюк, как Семее и я, в 1925 году окончил школу «Червоных старшин». Товарищи по подполью предложили мне и Семесу перейти в украинский полк, чтобы проводить там работу, срывать вербовку в украинскую армию и держать в курсе подпольную организацию лагеря. Мы условились, что Семее будет проситься на должность командира роты, а я буду его ротным писарем.

Усатюк, выслушав нас, сказал:

— Добре, Панове, только у нас все будет на украинской мове. Може так буты, що почнем формировать украинскую армию. Генерал Артеменко уже хлопочет у немцев.

Прикинувшись простачком, я спросил:

— Неужели немцы нам отдадут Украину?

— Колы не виддадут, то мы сами визьмем. Нимцы и россияне побьют один другого, а сюды приедут американцы… мы тут и выступим.

Ого, думаю, программа с дальним прицелом!

Все было яснее ясного. Надо было принимать срочные меры, чтобы эти новоявленные «мазепинцы» — Артеменко и Усатюк — кого-нибудь не поймали на свою удочку.

Усатюк назначил Семеса командиром «Другой сотни», хотел и меня назначить на такую же должность, но я отговорился тем, что забыл строй, работал долгое время в продотделе армии.

— Ох, — говорит, — тыловая ты крыса. Будешь моим писарем, и приучайся командовать.

И назначал меня писарем «Другой сотни» — к Семесу.

Разместились мы с Семесом в канцелярии роты, где было два топчана, стол и печка. Пошел я по казарме посмотреть, как разместились люди, и поискать, нет ли знакомых.