Я – счастливый Дед Мороз!

На родине писателя местные крестьяне не хотели верить, что Гоголь умер, и среди них родилось сказание, что в гробе похорон кто-то другой, а барин будто уехал в Иерусалим и молится о них. И в этом была духовная правда: Гоголь переселился в Иерусалим Небесный, Горний и там, как призывал при жизни, молится за возложенную православную Россию.

В конце ХХ века, через несколько лет после своего возрождения, обитель пережила страшную трагедию: в пасхальную ночь трое ее монахов были убиты ритуальным способом: кинжалом в сердце. И вот эта боль сразу же потребовала от новой братии призвать все свои душевные силы, чтобы осмыслить и пережить страшную беду. Поэтому в обители сразу же появился особый стержень, духовная основа, которая влияет на все, что происходит внутри монастыря.

Надевать шубы Дедов Морозов на территории монастыря мы с Васей не дерзнули. Остались в обычных одеждах, которые мудро взяли с собой. Поначалу все шло хорошо: благочинный буквально за руку переводил нас из храма в просфорню, из просфорни – на кухню, из кухни – на скотный двор. Это было большое хозяйство, которое еще находилось в становлении, но размах его уже был виден. Ведь монастырь в сутки должен накормить около тысячи человек братии, паломников, гостей и трудников. А в такие праздники, как Рождество, – и того больше. Я пытался объяснить, что наша цель – сделать материал, как обитель готовится к большому празднику, но благочинный это не очень-то понимал:

– Как мы готовимся? Да никак! Службы в церкви – это и есть наша подготовка.

– Нет, – сказал я, – посмотрите: вон весь двор в елях, значит, украшать храмы будете к Рождеству, наверное, что-то испекут для вас на кухне.

– Но кому это интересно? Это не надо показывать. Покажите, что у нас службы идут! И достаточно.

Но все-таки хозяйство нам снять разрешили. Благочинный сказал несколько слов, давая интервью близ скотного двора. Это особое место для обители. Не просто кони, коровы, быки… Каждого, кто приезжает потрудиться в Оптину, сразу отправляют на скотный двор и смотрят: если к животным хорошо относится, значит, и людей любить сможет.

Потом нас завели в рабочую трапезную. Оператор Максим немного поснимал на камеру обед для трудников, а мы с Дмитрием, Васей и водителем Егором сразу сели за общий стол. Ведь неизвестно, сможем ли где-нибудь еще поесть. Один монах стал читать наставления святых отцов, а трудники молча подставляли тарелки ответственным по столам за раздачу пищи. Порции трудовому народу накладывали, не скупясь. Я смотрю: мои спутники побледнели, шепчут:

– А долго будет трапеза идти?

– Пока последний человек все не съест.

А чтец все читал. Мои спутники с ужасом посмотрели на огромную гору вареной картошки на своей тарелке. Попытались осилить хотя бы несколько ложек – ничего не вышло. Большинство уже доедало свои порции, а моим казалось, что все на них смотрят и ждут, когда они завершат трапезу.

Оказалось, аппетит моим сотоварищам перебил характерный запах со скотного двора. Ничего не смогли с собой поделать московские мальчики; хоть и очень проголодались, но еда им в этот раз была не в радость. Погибающих телевизионщиков спас благочинный, который куда-то отлучался по делам:

– Зачем вы тут ели? Здесь надо было только снимать. Мы для вас специальный стол накрыли.

Этим специальным столом я, только что отобедавший в трудницкой вермишелевым супом, квашеной капустой и картошкой, мог лишь любоваться сытым взглядом. А ребята, наоборот, жадно наверстывали упущенное: жареная картошечка, рыбка, салатики из личных запасов повара, грибочки разных видов… После трапезы я снова начал донимать благочинного насчет телесъемок:

– Отец Владимир, не можем вернуться с одним только вашим интервью! Надо, чтоб в репортаже еще кто-то из братии говорил, а лучше, если несколько человек!

– Да вы этим только смутите братию. Не нужно вам брать интервью.

– Даже настоятель нам несколько слов не скажет?

– А вот он идет, сейчас у него спросим.

Настоятель посмотрел на нас по-доброму, поздоровался, стал рассказывать про монастырь. Оператор решил тихонечко его в это время подснять. Отец Венедикт махнул на него ручкой и говорит:

– Не снимай ты ничего сегодня, лучше посмотри, какая у нас здесь красота кругом.

И сразу после этого что-то случилось с камерой. Я-то думал, что у нас репортаж про предрождественскую жизнь обители был уже в кармане и оставшееся время мы проведем именно в любовании красотами, но оператор Максим вынес свой приговор: кассета бракованная, надо переснимать буквально все!

Вот что значит запрет настоятеля! Даже ласковый!

Световой день закончился, и мы на машине вернулись в Козельск. Искать ночлег. Это было бесполезно. Попытались снова постучаться в офицерское общежитие. Получили от ворот поворот.

Не ночевать же в машине! Стали спрашивать людей на улице, не сдаст ли кто угол для съемочной группы на одну ночь. На это неожиданно решился прапорщик, который дежурил на здешнем КПП: все равно он ночью на службе, а по триста рублей с человека ему не помешают.

5 января