Я слишком долго мечтала

Подбираю ботву и включаю телевизор. Журналисты позируют среди развалин моста Джакарты. Кругом суденышки, выброшенные на бетонную набережную, опоры, вырванные из земли, растерзанные бамбуковые изгороди; столы, стулья, мотоциклы и коляски моторикш плавают в затопленных холлах немногих уцелевших зданий, среди них я узнаю пустые глазницы отеля Great Garuda. Ужас. Боль. Журналисты суют микрофоны в лицо франкоговорящим туристам на разоренной площади, приводят последние данные: около пятидесяти спасшихся! Эта цифра оскорбляет меня: какая малость в сравнении с тысячами погибших индонезийцев, с десятками тысяч оставшихся без крова! Затем журналисты оставляют в покое людей и переходят к новостям об организации международной помощи пострадавшим от бедствия: беспрецедентная солидарность… участие неправительственных организаций… комитеты и творческие объединения…

Я не сразу услышала, как Оливье вошел в кухню. Замечаю его, только когда он открывает холодильник, чтобы взять бутылку воды. Он весь в поту, волосы цвета черного дерева и ясеня (другие сказали бы проще: с проседью) запорошены опилками. Я всегда любовалась красотой Оливье в тот миг, когда он выходил из своей мастерской, еще не приняв душ, не превратившись в обычного человека, который валяется на диване, почитывая газету. В тот короткий миг, когда мой повелитель дерева покидает свой заповедный мир, еще не вернувшись к банальной действительности.

Стоим вместе перед телевизором, не отрывая глаз от экрана. Со вчерашнего вечера, после моего возвращения из Барселоны, мы едва перекинулись несколькими словами. Оливье молча убрал осколки стекла и снежные хлопья до того, как вернулась Марго. Когда он поднялся в спальню и лег в постель, мы оба рассыпались в извинениях. Я признала, что, бросив их в аэропорту без всяких объяснений, поступила как неразумная, капризная девчонка. Оливье признался, что очень сожалеет о моей коллекции, что он вел себя как последний дурак, и теперь мне придется снова летать по всем миру, чтобы восстановить ее.

– Я был не в себе, Натали. Потому что люблю тебя. Я люблю тебя.

Мы не очень-то много говорили, больше целовались. И утром окончательно простили друг друга. Несмотря на терзавшие меня вопросы. Несмотря на мои подозрения…

– Мне кажется, в Джакарту не выпустят ни один пассажирский самолет, – говорю я, глядя на кадры растерзанного острова.

Оливье потрясен жестокостью природы. Когда люди забывают про убийства, за это берутся стихии. И я догадываюсь, что мысленно он сравнивает коварный климат тропических зон планеты с мирной гармонией нашего райского уголка, старой спокойной реки, округлых холмов, крепкого дома и дружной супружеской пары.

13:06

– Надеюсь, – отвечает он, – очень надеюсь. Наша планета сошла с ума.

В репортаже подробно сообщают о доставке в Джакарту продуктов, бутилированной воды и прочих необходимых вещей – их загружали с помощью лебедок в тяжелые транспортные военные самолеты Я уже собираюсь сказать: Вот видишь, Оли, в кризисных ситуациях в районы бедствия посылают солдат, а не стюардесс, – как вдруг у меня в кармане звонит мобильник.

Лора!

Я так быстро нажимаю на кнопку, что не успеваю ни вздрогнуть, ни подготовиться.

– Папа рядом с тобой?

У Лоры ледяной тон. Как будто говорит не моя дочь, а медсестра, бездушная и безжалостная, как скальпель.

– Д-да…

– Тогда отойди куда-нибудь, мама. Отойди подальше.

Оставь от себя мне чуточку:Твой смех – на одну минуточку,

Голосок – на часок,Взгляд-огонек – на денек,Грудки-малютки – на сутки,Остальное – на двое.И может, тогда ненарокомОстанешься тут вся скопом.

46

1999

Триста номеров отеля Great Garuda в Джакарте почти все одинаковы: в каждом кровать king size, письменный стол полированного дерева с инкрустацией, стенное зеркало напротив душевой кабины, панорамное окно.

Однако, когда стоишь перед огромным окном, возникает стойкая иллюзия, что ты – единственный и неповторимый в этом мире. Как я люблю это ощущение: ты озираешь сверху весь город, видишь каждый его огонек, каждую тень, каждое движение крошечных существ там, внизу, и тебе чудится, будто ты можешь повелевать, дирижировать всем этим, словно невидимый, своенравный хореограф.

– Я часто думаю – куда они бегут, все эти люди?