Я свидетельствую перед миром

— Прежде всего, — ответил он, — я намерен всячески поддерживать единство Объединенных Наций. Только их общая воля может избавить народы от проклятого гитлеровского ига и обеспечить прочный мир. Мы должны проникнуться убеждением, что после этой войны следует навсегда забыть об империализме, изоляционизме и национализме. И должно восторжествовать активное международное сотрудничество ради коллективной безопасности.

Я спросил, считает ли он, что такая программа может осуществиться.

— Почему бы и нет? Посмотрите, каких результатов добились совместными усилиями англичане и американцы. Разве мы не может перенять у них политический опыт, который оказался таким эффективным и принес свободу и демократию миллионам людей? Я рассчитываю на помощь Америки и Англии.

В то время Сикорский с оптимизмом смотрел в будущее. Это был конец января 1943 года, он только что вернулся из Соединенных Штатов, где встречался с президентом Рузвельтом, и, видимо, результаты этих встреч казались ему важными и обнадеживающими. По возвращении же он также был принят Уинстоном Черчиллем.

Когда я спросил, что он думает по поводу будущих польско-русских отношений[169], он задумался, потом встал, принялся мерить шагами кабинет и наконец заговорил, взвешивая каждое слово:

— Сегодня никто не может предвидеть, как будут развиваться события. Моя собственная политика всегда основывалась на необходимости согласованных действий всех Объединенных Наций. Как поляк и глава польского правительства я сделаю все, что в моих силах, чтобы способствовать этому взаимодействию. Польша готова сотрудничать с советской Россией во время и после войны. Не потому, что Россия — могущественная держава, а потому, что это сотрудничество отвечает интересам всей Европы. Разумеется, я имею в виду свободную суверенную Польшу, которой управляют избранные ее народом власти и в которой сохраняются ее собственные законы, традиции и культура.

На прощание Сикорский сказал мне:

— Вы немало потрудились на этой войне и будете награждены за ваши заслуги орденом Virtuti Militari[170]

. Церемония состоится послезавтра. Но мне хотелось бы на память о нашей встрече в дни тяжелых испытаний и в знак моей личной симпатии подарить вам вот этот портсигар. Это подарок не от премьер-министра и верховного главнокомандующего, а от старого, усталого человека, который много повидал на своем веку, пережил немало черных дней и разочарований и умеет ценить преданность и дружбу. Подарок человека, который любит молодежь и надеется, что она построит новую Польшу и новый мир.

Он достал из ящика письменного стола серебряный портсигар с его выгравированной подписью и с улыбкой протянул мне. Я был смущен, но полон гордости. Генерал пожал мне руку и добавил:

— А теперь идите и отдохните. Не слишком утомляйте себя всеми этими встречами и докладами. Не позволяйте союзникам преуспеть в том, чего не смогло сделать гестапо. Вы осунулись, у вас уставший вид — мне это не нравится. Я слышал, вы потеряли много зубов, что совсем не к лицу молодому человеку и блестящему офицеру, мы это непременно поправим. Не такие уж мы бедные — как-нибудь хватит средств вставить зубы доблестному воину. А кстати, покажите-ка мне руки, — вспомнил он и, осмотрев шрамы на моих запястьях, сказал: — Останутся навсегда. Я вижу, гестапо тоже по-своему наградило вас. Будет что вспомнить на старости лет.

— Шрамы уже не болят, пан генерал, — ответил я. — Но клянусь вам, ни я, ни мои дети, ни дети моих детей никогда не забудут, как они появились.

— Я вижу, — печально сказал генерал, — вы из тех, кто не прощает.

Через три дня мне вручили орден Virtuti Militari, высшую воинскую награду Польши. Церемония проходила в резиденции польского правительства на Кенсингтон-Пэлас-Гарденс, 18. Присутствовали многие министры. Вручал награду сам верховный главнокомандующий.

Сикорский скомандовал мне:

— Три шага назад, смирно!

От волнения я запомнил только обрывки фраз: «За ваши заслуги… за верную службу… за преданность родине… за самоотверженность и мужество… за веру в победу…»[171]

Я также представил отчет польскому президенту в изгнании Владиславу Рачкевичу. Этот человек стоял во главе государства, которое находилось за сотни километров от места его пребывания и все учреждения которого функционировали тайно. Кроме того, я встречался с несколькими членами правительства и лидерами партий по отдельности, отчитываясь перед каждым. Это была утомительная и скучная работа.

Была у меня встреча и с министром финансов.

— Рад вас видеть, — сказал он. — Вы, вероятно, хотите рассказать мне о политической ситуации в Польше?

— Сожалею, пан министр, — ответил я, — но я пришел к вам по другому делу. Обращаюсь к вам как к распорядителю государственной казны с просьбой о ссуде. По милости гестапо я лишился отличных зубов и теперь очень нуждаюсь в новых.

Мы оба рассмеялись.