Я тебя не отдам

Что, если я вижу его в последний раз? Нет, пожалуйста, я не хочу, чтобы из-за меня он погиб. Не так. Не хочу чувствовать вину и рассказывать короткие истории Даше о ее отце. Пусть лучше сам принимает участие в ее жизни. Я не против. Абсолютно. И уже не злюсь на него. Почти. Только бы выжил...

Кажется, минуты тянутся нереально долго. Я уже потеряла счёт времени, пока ждала возвращения вертолета или хоть какой-то информации о состоянии Давидова. Все кручусь рядом с окном, прислушиваясь к звукам снаружи и пытаясь уловить в темном небе мигание огней. С опаской поглядываю на парней: все же не зря Марат сказал никому не верить. В животе противно урчит, я вспоминаю, что последний раз ела ещё вчера, но, кроме воды, здесь ничего больше нет, хорошо хоть, что тепло. Когда один из парней наконец-то даёт команду собираться, я уже и не верю, что нас заберут, но нет, через десять минут мы быстро погружаемся в вертолёт и летим в полном молчании. Келлы нет, и я не знаю, у кого спросить о состоянии Марата. Как он там? На глаза наворачиваются  слёзы. Я отворачиваюсь  к окну, чтобы никто не видел моей немой истерики, и смотрю вниз, в темноту, которую время от времени разбавляют огоньки уличных фонарей.

 Садимся на той же площадке, где ещё вчера я, сверкая бриллиантами, шла под руку с Маратом, а в душе теплилась надежда на спасение. Или это было позавчера? Невероятно, как всего за один день все в моей жизни перевернулось.

Я спешу как можно быстрей добраться до чёрного внедорожника. Хочется увидеть дочь, обнять ее, знать наверняка, что с моей крошкой ничего не случилось во время моего отсутствия. А ещё надеюсь на то, что Давидов уже там, застыл неподвижной молчаливой статуей у окна, как он делает это обычно, и курит, раздражая меня этим ещё больше.

Но в доме тихо. Все уже спят. Мое солнышко тоже. Она  кажется ещё меньше посреди этой огромной кровати и подушек. Я подхожу к ней на носочках, на лице растягивается улыбка. Осторожно поправляю одеялко, целую ее в лобик. Какое-то время неотрывно любуюсь дочкой, а потом беру чистые вещи и иду в душ. Смываю с себя грязь, кровь и ужас прошедшего дня. Учусь дышать полной грудью заново, унимаю страх. А потом все же не выдерживаю и выхожу из комнаты. Замираю у двери напротив. Раздумываю несколько минут, берусь за ручку и вхожу в спальню Марата. Меня заполняет разочарование: не то чтобы я очень надеялась на то, что он окажется здесь, но все же...

Сейчас я виню себя в случившемся: если бы не занималась самобичеванием, не была бы такой упёртой, сделала бы, как велел Марат, и пришла к нему — чем бы это закончилось? Уж точно не ранением Давидова и моим похищением.

Никто не говорит мне, что с Маратом, никто не дает мне телефон, никто не реагирует на мои просьбы позволить связаться с ним. Теперь мне не разрешено даже выходить во двор, остается только слоняться по дому, играть с Дашей и помогать прислуге по дому, чтобы хоть как-то заполнить свободное время. Конечно же, я понимаю опасения охраны да и сама на всех поглядываю с недоверием, а ночью перетаскиваю письменный стол к двери, но даже это не помогает уснуть крепким спокойным сном. Я вздрагиваю от каждого шороха, а тени во дворе пугают меня до чертиков. В такие моменты я завидую дочери: она ещё не понимает, что происходит и что прямо в эту минуту может остаться без отца.

Неизвестность убивает. Проходит день, два, три, сердце уже не на месте. Слишком долго нет никаких вестей от Давидова, но если бы с ним что-то случилось, то я бы знала, правда? Сплетни бы наверняка разнеслись по дому и меня не обошли бы.

Утром пятого дня я спускаюсь в кухню и замечаю взволнованную кухарку у плиты.

– У нас сегодня сырники на завтрак? – Нажимаю кнопку на чайнике и достаю из холодильника малиновое варенье.

– Это для Марата Георгиевича, – шепотом произносит она, доставая с полки поднос.

– Он здесь? – Кажется, я забываю, как дышать, вилка выпадает из рук, хочется рвануть наверх и проверить, не шутит ли Катерина. Неужели и в самом деле вернулся?

– Рано утром привезли, совсем слабый, – качает головой женщина, переливая варенье из банки в тарелочку.

– Я отнесу. Сама, – получается резко, но нетерпение дает о себе знать. Выхватываю поднос прямо из рук Катерины и на негнущихся ногах иду в сторону комнаты Марата.

Руки дрожат, сердце бьется гулко-гулко: неужели я увижу его? На душе становится тревожно, одновременно с тем и легко. Ведь теперь я точно знаю, что жив. Все внутри меня дёргается от предвкушения встречи с мужчиной, ладони потеют, а в животе появляются бабочки.

Останавливаюсь рядом с дверью и нерешительно топчусь под ней несколько минут. Проглатываю застрявший в горле ком, делаю несколько глубоких вдохов, хочу постучать, но понимаю, что одной рукой поднос никак не удержу.

Вновь медлю. Оглядываюсь по сторонам и, не найдя ничего, на что можно было бы поставить свою ношу, стучу в дверь носком кроссовки. Прислушиваюсь, но если Марат и находится по ту сторону, то не издает ни звука. Все же набираюсь смелости, осторожно нажимаю локтем на ручку двери и заглядываю внутрь.