Я тебя отпускаю

Она вышла в кухню и через несколько минут внесла чашку с дымящимся чаем и тарелку, на которой лежали два куска хлеба, густо намазанные маслом.

– Вот-вот яичница будет, обожди пару минут. Слава богу, куры еще несутся.

– Да обойдусь, не беспокойтесь, – поспешила ответить Рина. – Я вообще утром есть не привыкла, так, чашку кофе, кусок сыра – и все.

– Сыра нет, – развела руками хозяйка. – Сто лет не была в магазине. Вот, Нина, подружка моя, хлеба вчера занесла, говорит, помрешь с голоду, Валька. А мне и вправду не до еды. Зато масло наше, деревенское. И хлеб вкусный, серый. В городе такого уж точно нет. Санечка всегда восхищался: «Какой у нас хлеб, Валя! Не хлеб – пища богов!» Хлеб с маслом любил больше всего – просто свежий хлеб и масло. Говорил, что на такой бутерброд не нужны ни сыр, ни колбаса – они его только испортят. Раньше-то вообще в деревне ничего не было, ни сыра, ни колбасы, – вот мы и отвыкли. Нет, в районе, конечно, можно было достать, только как-то мы обходились. Сейчас, конечно, всего навалом, даже в нашем, деревенском. Но говорю – отвыкли.

«Ну да, конечно, – подумала Рина, – испортят! Как можно испортить бутерброд настоящим французским канталем или, скажем, итальянской соппрессатой?» Рина глотнула горячий чай и откусила кусок хлеба. «А ведь правда, – удивилась она, – вкусно-то как!» Масло, нежнейшее, ярко-желтого цвета, сладковатое, таяло на языке. Хлеб, ноздреватый, чуть соленоватый, немного влажный, пах солодом – запах детства, запах твердых, чуть сладких бубликов по шесть копеек, теплого подового с плотной горбушкой, из-за которой они с Танькой ссорились. Делили так: верхняя горбушка тебе, нижняя мне. Только как они определяли верхнюю и нижнюю? Этого Рина не помнила.

Валентина поставила перед ней маленькую черную чугунную сковородку с шипящей глазуньей.

– Санечка со сковородки любил, – вздохнула она. – Говорил, так вкуснее.

Рина помнила, когда матери не было дома, и картошку, и яичницу они ели с отцом со сковородки. При маме, конечно, ни-ни! Заработали бы по полной. Но со сковородки было на самом деле вкуснее. Вот почему?

И у яиц вкус был другой. Вернее, так – у яиц был вкус, не то что у магазинных. Даже самых отменных и дорогих, на «натуральных кормах». «Везде у нее Санечка, – подумала Рина, – везде. При каждом слове его вспоминает, при каждом действии».

Через двадцать минут были готовы. Валентина, одетая в темное, – в длинном, до щиколотки, пальто и в черном вдовьем платке на голове, повязанном низко, почти по глаза. На ногах – резиновые сапоги. Из-под пальто – черная суконная прямая юбка.

Валентина осторожно и тревожно разглядывала Рину, потом пошла в свою комнату и вышла, держа в руке черную косынку из плотного шелка:

– Надень, Иришка. Так положено.

Спорить не стала – покорно кивнула и кое-как повязала платок.

Головные уборы она не носила, уверенно считая, что никакие шапки, шляпки и тем более платки ей не идут. В крайнем случае – капюшоны. Да и их накидывала редко, уж совсем в случае непогоды или после укладки.

Да и волосы ее были такими густыми, что заменяли любую шапку.

Вот с чем точно повезло – так это с волосами. Маргошка, вечно мучившаяся со своими «тремя перьями в шесть рядов», по ее же словам, глядя на Рину, вздыхала:

– Эх, подруга! Ну поделилась бы, а? Зачем тебе столько?

– Бери! – смеялась Рина. – Для тебя точно не жалко!

Но платок, как ни странно, ее не испортил – черный всегда был ее цвет, и, убрав буйные кудри, Рина с удивлением отметила, что гладкие волосы ей бы тоже пошли.

Запирая дом, Валентина глянула на Ринины ноги.

– Нет, девочка, – покачала она головой, – так не пойдет. Ботиночки твои не для нашей погоды. Промокнешь тут же. – Валентина повернула ключ в замке, вернулась в сени и вышла, держа резиновые сапоги и шерстяные носки. – Надевай! – приказала она.

Рина посмотрела на свои ботильоны, потом на предложенные сапоги.

– Ничего, не промокну. Это хорошая обувь, не из дешевых. Я в ней много раз в дождь попадала.

Но Валентина решительно и строго перебила ее:

– Надевай! И не спорь! Промокнешь в своей недешевой, я знаю, что говорю. Там, на кладбище, грязь непролазная! Да и наверняка развезло после дождя. А дожди шли неделю.

Рина подчинилась – натянула носки и влезла в сапоги. Шли по деревне, и она с интересом поглядывала по сторонам.

– За Нинкой зайдем, – сказала Валентина и шагнула к зеленой калитке. – Нинка, Нин! – крикнула она, и на пороге появилась полная женщина в стеганой куртке с капюшоном и, надевая на голову черный платок, крикнула:

– Иду, Валя, иду!

Валентина представила Рину:

– Дочка Санечкина. Знакомьтесь.

Нина протянула Рине крупную широкую руку:

– Нина Василенкова я.

– Очень приятно, – кивнула Рина.