Я тебя отпускаю

Наконец, натужно скрипя, автобусик-катафалк с ревом тронулся с места.

Валентина сидела возле гроба и смотрела перед собой.

Женщины тихо заговорили, исподтишка поглядывая на Рину.

Та смотрела в окно.

Снова закрапал дождь, и потемнело без того мрачное небо, водитель Пашка матернулся:

– Опять развезет! Проедем, мужики? – громко спросил он, ища поддержку.

– Проедем, не впервой, – коротко ответили ему.

По шоссе ехали минут двадцать и наконец свернули на проселочную дорогу, разбитую и окончательно размокшую.

Пашка негромко, но зло матерился, а мужики с тревогой посматривали в окна.

– А Пашка-то прав, застрянем как пить дать! – наконец подал голос один из них.

– Неделю дожди поливали, ясное дело, не повезло, – поддержал другой

«Да уж, – подумала Рина. – Про везение в этой ситуации как-то не очень уместно». Теперь, припав к запотевшим окнам, замолчали и женщины – всем стало тревожно. Но с угрожающим ревом автобусик как-то двигался, буксовал, попадая колесом в вязкую глину, отчаянно боролся с ней и все же вырывался и, кряхтя и постанывая, плелся дальше.

Валентина в разговорах не участвовала и беспокойства не проявляла – казалось, ей все равно, она была не здесь и не с ними. Только вздрагивала, когда «пазик» резко подпрыгивал на ухабах и кочках, хмурила брови и придерживала крышку гроба.

Все это: эти люди, и раскисшая деревенская дорога, и убогий случайный катафалк, и чужая нелюдимая женщина, переживающая самое страшное горе, – никак не вязалось с Рининым отцом, красавцем и умницей. «Все чужое и непонятное, – думала она. – Хотя все правильно. И сам давно стал чужим».

Она отвыкла от него. Вот, наверное, поэтому у нее сейчас такое странное состояние – она еще не поняла, не осознала, что хоронит отца. Поэтому ей не так больно. Ей стыдно, неловко – но это так. Стыдно за то, что так и не смогла понять и принять его выбор, его новую жизнь. Что до конца не простила. Что отодвинула его от себя. Почему? Да так было легче, всегда легче отстраниться, чем понять и принять. Завтра она уедет и попрощается с этими людьми навсегда. Они живут в разных мирах. Они, эти люди, совсем неплохие! И даже, скорее всего, хорошие. Только у них с Риной слишком разные жизни.

Автобусик резко затормозил, фыркнул и резко остановился.

Мужики облегченно выдохнули – добрались с божьей помощью, не застряли. Женщины заворчали в адрес шофера:

– Эй, специалист! Не картошку везешь, людей!

Синеглазый Пашка обидчиво хмыкнул:

– Ага, довез вас, как в лучших домах, а вы, тетки?

Дождь усиливался, и народ тревожно поглядывал на темно-серое небо. Кряхтя и охая, выбирались из «пазика».

Рина подняла воротник куртки, поглубже натянула капюшон, поежилась, сунула озябшие руки в карманы и огляделась. Деревенское кладбище огорожено не было – да и зачем? Стояло оно на холмистой опушке густого темного леса, в отдалении от дороги и деревни, и вряд ли нашлись бы желающие прогуляться здесь вечерком. Все вокруг пестрело венками с выцветшими пластиковыми цветами, пожухлыми мокрыми красными и черными траурными лентами с расплывшимися золотыми и серебряными буквами.

Из деревянной сторожки вышел мужик в огромном ватнике и резиновых, по колено, сапогах – кажется, они назывались рыбацкими – и, зычно сплюнув, вразвалочку направился к ним.

Неспешно стрельнул папиросу у мужиков, обстоятельно закурил, что-то сказал и пошел обратно в сторожку.

Мужики оживились, подняли гроб и осторожно, стараясь обойти глубокие лужи и ухабы, понесли его к воротам.

Женщины засеменили следом.

Валентина шла под руку с Ниной, Рина за ними. Одна.

Кладбищенский сторож, он же могильщик, махнул траурной процессии – дескать, давай поспешай, и быстро пошел вперед.

Все двинулись за ним по узкой и мокрой тропинке. Шли осторожно, боясь поскользнуться на рыжей расквашенной глине. Тропинка петляла между могил, заброшенных и ухоженных, уходила вверх, по холму. Мужики недовольно бурчали и раздраженно поглядывали на сторожа.

Но вот они поднялись и увидели свежую, только что вырытую могилу.

Мужчины с облегчением опустили гроб на четыре крепких и широких чурбака. Оттирая пот и потирая затекшие руки, немедленно закурили. Женщины сгрудились отдельно и тут же зашептались.

Рина уловила, что обсуждают они «удачное и хорошее» место, повторяя, что отцу повезло.

Рина огляделась. Да, фраза эта выглядела неловко и даже смешно, но, если честно, место действительно было удачным: самая высокая точна погоста с прекрасным видом на лес и речку. Справа росли две сосны, ровные, прямые, с красноватыми стволами и высокой, густой, уходящей в небо, раскидистой голубоватой кроной. Слева – широченный дуб с почти опавшими листьями.

Сбоку, чуть в отдалении, высоченная старая рябина, густо усыпанная гроздьями спелых и алых ягод.

Все замолчали, прислушиваясь к тишине.

Неожиданно, громко и зычно каркнув, взлетела с рябины огромная пегая ворона, и все словно очнулись, вспомнили, зачем они здесь, в этом невозможно красивом и скорбном месте.

– Открывать будем, хозяйка? – хмуро спросил сторож, обращаясь к Валентине.

– Нет, – коротко отозвалась она. И тихо добавила: – Попрощались уже.