Я тебя отпускаю

Рина смотрела на медленно темнеющее небо, на гаснущее солнце, на пустую, покрытую мягкой и мелкой пылью дорогу. Она смотрела на сад, на яблони, склонившие к земле старые, заскорузлые, тяжелые ветви, на которых еще оставались неснятые яблоки – желто-бурые, перезрелые, с темно-янтарной кожей.

Из сада пахло раздавленной антоновкой, упавшей от тяжести и спелости.

Скрипнула дверь, и Рина вздрогнула. За ее спиной стояла Валентина. Она накинула ей на плечи тяжелую вязаную шаль.

– Замерзла поди?

Рина поежилась и улыбнулась:

– Наверное. Только не почувствовала – так увлеклась пейзажем.

Валентина уселась рядом.

– Да уж, пейзаж здесь необыкновенный. Ничего не скажешь – красота.

И Валентина вздохнула.

– Вы никогда не хотели отсюда уехать? – спросила Рина. – В город, например.

Валентина с изумлением посмотрела не нее.

– Уехать? – переспросила она. – В город? Нет, никогда! Поверишь – ни разу похожего в голову не приходило. И когда в город ездила, не знала, как сюда поскорее вернуться, домой. В городе я шалела: народ, машины. А запахи? Голова начинала болеть и кружиться. Думала, вот бедные горожане. И как они тут? Бледные, нервные, издерганные. Вечно спешат. Ох, не завидовала я им. А приезжала, сходила с автобуса и выдыхала: мое! Как заново родилась. Автобус тогда в Петрово останавливался, сюда не доходил. А от Петрово до нас восемь верст, через поле. Шла я по полю – что зимой, что летом – и думала об одном: счастье, что я здесь родилась и выросла. И самое большое счастье – что никуда, как многие, не подалась. Нет, легко здесь никогда не было. – Она задумалась. – Не было, да. Ни тебе удобств, ни тебе чего. А тогда еще и продуктов не было, помнишь? За хлебом в Петрово ходили. А уж за всем остальным… – Она махнула рукой. – Да разве в этом дело? Дело в том, что каждому на земле свое место. Мое – здесь. И знаешь, в чем еще счастье?

Рина качнула головой и усмехнулась:

– Если бы знать!

Валентина улыбнулась:

– Счастье в том, что я в этом ни разу не засомневалась, в том, что это мое место и двигаться мне отсюда некуда и не́ к чему.

– Ну, у всех по-разному, – сказала Рина. – Ведь кто-то уехал отсюда и не пожалел. Такое же тоже бывает?

– Бывает. Но я отвечать могу за себя, про других не знаю, не спрашивала. Да и разве кто правду скажет? Кто признает, что сделал неправильно?

Рина пожала плечом:

– Наверное. Человеку трудно признаваться в своих ошибках. Но самое трудное – признаться себе. И знаешь, что самое страшное? Жить с ощущением «как же мне все надоело!».

Рина не нашлась, что ответить. Но, кажется, согласилась. Долго молчали. Становилось зябко – день был отличный, не по-осеннему теплый, но все-таки середина октября – вечера прохладные.

– Да, – задумчиво повторила Валентина, – здесь, в селе, никогда просто не было. Работа тяжелая, физическая. Хочешь не хочешь, а делай, иначе не выживешь. Скотину накорми, огород прополи. Сена на зиму заготовь, дрова и прочее. И никто тебе, если что, больничный не выпишет. Болеешь, а вставай и делай, иначе каюк. Но как выйдешь на крыльцо, все равно когда – зимой, летом, весной, осенью, – как взглядом обведешь все это, так сразу все отпускает, веришь? Зимой белое все вокруг, аж зажмуриваешься в первые секунды – так ослепляет. Снег блестит, такой чистый, что в голубизну, как осколки, переливается. Зимой на лыжи – и в лес. Лес темный, суровый. Но ты его не боишься, знаешь его как свои пять пальцев. Бежишь на лыжицах, аж пот по спине. А возвращаешься в теплую избу. Сбросишь все с себя – и за стол. А там бабулины блины или пирожки да чай на травах. И тепло. Завалишься на печку – и в сон!

Весной все оживает, распускается и зацветает, рождается заново. Ну и ты вместе с ней, с природой. Черемуха сначала, потом сирень. Ну а потом все остальное – сады зацветают, чубушник, шиповник. Сядешь вечером на это крыльцо и тянешь носом – ох, красота! Местная парфюмерная фабрика. А осенью листва разноцветная – от бледно-желтого до темно-багрового, вроде пестрота, а глазу не больно, совсем не рябит – наоборот, успокаивает. Знаешь, как дед мой октябрь называл? – Она улыбнулась. – Брусвяный. Старое слово, древнее.

А осенью грибы. Мы с Санечкой это любили. Встанешь в пять утра – и вперед.