Я тебя породил…

Его не было около двух часов. Милославская едва с ума не сошла. Хотела пуститься на его поиски, но благоразумие взяло верх: кто она такая, чтобы вольно разгуливать по отделу и в кабинеты заглядывать. Какие-то люди заходили к ней периодически, и каждый раз ей приходилось отвечать: «Товарища капитана жду». Время бежало напрасно, и Яна злилась.

Наконец, явился и Три Семерки, весь взмокший, видно, что с улицы. Прочитав во взгляде подруги негодование, он замахал руками и протянул:

— Тихо! Тихо! Тихо! Я по делу ездил! Тебе со мной было нельзя — опасно. С питерскими все чисто. К нападению на твоего клиента они не причастны, хотя подтверждено, что ребятки имеют на него виды, о которых ты говорила. В целом же — не придраться к ним. Вот как.

— Что-о? — возмущенно протянула гадалка, — Неужели так просто сухим из воды выйти? Сам же сказал — имеют виды, а раз они их имеют, то бездействовать не станут: похитили девчонку, а теперь и до папочки добрались!

— От следствия они так просто не отделаютя, — пожав плечами, сказал Руденко, — но вообще-то представленная нам информация всегда была довольно достоверной. Пока же о похищении девчонки и о покушении на папочку ни слуху ни духу, — Семен Семеныч искоса глянул на подругу.

— Но ведь и моя информация всегда тоже достоверна, — парировала она.

— Ладно тебе, едем, едем, будь по твоему. Вот разрешение, — и Семен Семеныч протянул гадалке листок с круглой синей печатью.

— Я тебя обожаю! — воскликнула она и звонко чмокнула Три Семерки в невыбритую с утра щеку.

* * *

Милославская и Руденко в ногу шагали по больничным коридорам, и шаги их раздавались по всему этажу, тихому и пустынному. В этом отсеке находились несколько операционных, ординаторская, реанимация и ряд подсобных помещений.

Яну охватывал трепет. Она волновалась. Ей страшно было увидеть тело Незнамова, безжизненное и беспомощное, страшно было подумать о том, что все закончится несчастьем.

Наконец дверь реанимации распахнулась перед ней: Дмитрий Германович лежал посреди комнаты, накрытый серой простыней, под которой вырисовывались контуры его вытянувшегося тела. Лицо Незнамова осунулось и было бледно. Губы превратились в едва заметные серо-голубые тонкие полоски, ввалившиеся внутрь. От Незнамова во все стороны шли провода, подсоединенные к разным аппаратам, которые тихо работали: пикали, жужжали, гудели. В окружающем безмолвии эти звуки, казалось, отражались от ледяного своей белизной кафеля и давили, давили, давили.

Милославская отвернулась.

— Состояние критическое, — комментировал врач, стоящий от нее по правую руку. — Сейчас вам принесут кушетку. Можете расположиться на ней, вот здесь, в коридоре, — доктор указал на темный угол справа от входа в реанимацию.

Лицо Руденко выразило недовольство. Заметив это, хирург пояснил:

— Ваши коллеги в холле сидят, там уютно. Но раз уж вы пожелали в непосредственной близости…

— Ничего, ничего, — перебила его Яна, — кушетка нас вполне устроит. Да и в глаза мы не так будем бросаться в этом углу. У меня единственная просьба — осуществляйте все процедуры лично. Дмитрий Германович поправится и отблагодарит вас за это сполна.

— Простите, — удивленно произнес доктор, — но у меня есть все основания доверять своему персоналу. У нас работают только высококвалифицированные кадры.

— Я вам верю. Только это не тот случай, когда требуется демонстрация профессионального мастерства целой армии медиков, — сурово возразила Яна.

— Да-да, — поддержал ее Руденко. — Будьте так добры.

Едва подавляя свое высокомерие, доктор утвердительно кивнул и зашагал в направлении ординаторской.

— Все они мнят себя богами, — кивнув в его сторону, шепнул Три Семерки Милославской.

Яна молчала.

— А чего это ты его так? — удивленно спросил Семен Семеныч через минуту.

— Я же тебе сказала: женщина придет. Поди-ка разберись среди них, которая та, а которая нет.

— А-а-а, — протянул Руденко, улыбаясь в сторонку.

Он сел с краю, а Яна в уголок. Так Семену Семенычу казалось безопаснее. Пистолет был при нем, да и доверял он себе больше, чем Милославской.

Так они просидели час, другой, третий. Сначала почти неподвижно, переговариваясь тихонько, потом по очереди стали выходить курить на лестничную площадку, по очереди разминали ноги в ходьбе по коридору. Время перевалило за полдень, но никто не появлялся. Иногда кто-то из персонала выходил из ординаторской, входил в нее, заставляя приятелей внутренне собраться и прийти в состояние боеготовности.

С конца коридора доносился громкий смех сослуживцев Руденко, травящих анекдоты. Еще через час послышалось журчанье пустого желудка Семена Семеныча, и он начал тихо упрекать Яну в бесполезности ее затеи.

— Ты помедитируй, Сема, — иронично заметила гадалка, — представь себе горяченькую курочку с хрустящей корочкой, вкусную, ароматную. Ты на нее смотришь, ротик открываешь, а сочные кусочки сами отламываются и так и прыгают туда, так и прыгают…

— Да ну тебя, пойду покурю, — резко поднявшись, — сказал Три Семерки и двинулся к выходу.