Низамуддин сказал: «О, эмир, взбирайся на лошадь, чтобы скорее увидеть одержанную тобой победу, так как я предвижу, что твоя победа близка». Я хотел вложить свою саблю в ножны, но не сумел этого сделать, потому что лезвие было покрыто таким слоем запекшейся крови, что не входило в ножны. Я протянул клинок Низамуддину и сказал: «Подержи его». Он спросил: «О, эмир, не желаешь ли ты, чтобы клинок помыли?» Я сказал: «Да, почистите его». После чего, я вскочил на коня, не выпуская из рук секиры, которую я удерживал с помощью ремешка, обмотанного вокруг кисти, сказал: «Низамуддин, ты принес мне благую весть о том, что меня вскорости ожидает победа, и за это ты должен удостоиться вознаграждения. Поскольку я знаю, что тебе нравятся черноглазые красавицы Шираза и поэтому, после нашего вступления в тот город, я дам тебе право выбрать для себя десять красивейших из них и быть их обладателем». Низамуддин ответил: «О, эмир, мне уже немало лет, поэтому десять ширазских красавиц для меня это слишком много». Я ответил: «Я назвал наибольшее число, ты же выбери столько, сколько тебе окажется под силу».
В следующее мгновение примчался гонец от сына моего Миран-Шаха и передал, что сын мой со своими конниками благополучно соединился с конниками Фаттах-бека, тем самым началось взятие в кольцо всего войска султана Мансура. Взяв на себя командование после того как я вновь сел на коня, я отправил гонцов к Фаттах-беку и Миран-Шаху с несколькими указаниями. Им и военачальникам в центре я приказал захватить шаха Мансура Музаффари непременно живым и ни в коей мере не позволить ему спастись бегством.
Вместе с тем, чтобы быстрее завершить сражение, я велел намеренно устроить несколько проходов в кольце окружения, через которые могли спастись бегством трусы и малодушные, бежавших, если их количество будет недостаточно большим, я велел не преследовать.
Вдруг я заметил группу отступающих количеством в сорок-пятьдесят человек, среди которых было несколько верховых. Я увидел, что один из них — это султан Муътасам бен Султан Зейн-уль-Абедин, командующий правым флангом войска правителя Фарса. Эта группа не представляла для нас опасности, ибо не могла впоследствии снова напасть на нас. Таким же образом бежал и командующий левым крылом, Яхья Музаффари, дрогнувший и выбравший бегство вместо гибели на поле боя. Я обрадовался ибо это соответствовало нашим интересам.
Известно, что если бегут выдающиеся командующие, ответственные за управление войском в бою, остальные воины и их начальники не будут способны к дальнейшему сопротивлению. И с того момента воины султан Мансура Музаффари начали бросать наземь свои копья и сабли и стали сдаваться.
Я взял саблю в руки и в сопровождении группы воинов и их начальников ринулся в сторону султана Мансура. Я думал, что отборная гвардия султана Мансура Музаффари окажет жестокое сопротивление, падёт до последнего человека, но не позволит пленить своего повелителя. Однако, против ожидания, гвардейцы так же не оказали какого-либо сопротивления. Наши воины и начальники взяли их в плен и султан Мансур Музаффари остался один со своим слугой, державшим «чатр» (т. е. зонт) над его головой.
Весеннее солнце Фарса еще не было столь жарким, чтобы доставлять беспокойство. Видно было, что правитель Фарса был настолько изнежен телом, что не в состоянии был вынести лучей даже такого солнца. Держателем «чатра» правителя Фарса был чернокожий, и я видел, что он обладает большим мужеством и самообладанием, чем все военачальники султана Музаффари, поскольку мог бы бросить «чатр» и бежать, однако он не сделал этого остался на месте.
Я направил своего коня в сторону султана Мансура, отстегнул его саблю и передал одному из своих военачальников. Затем я спросил его: «Ты узнал меня?» Султан Музаффари спросил в страхе: «Ты знаешь фарси?» Я ответил: «Да, и полагаю, что знаю его лучше тебя. Я спросил тебя, узнал ты меня или нет?» Султан Мансур ответил: «Нет, я не знаю тебя, но догадываюсь, что ты один из близких к Амиру Тимуру людей». Я сказал: «Я — сам Амир Тимур».