Я твой день в октябре

– Пять минут же прошло всего, – мысленно оценил скоростные и силовые качества тёщи Лёха. – Вот это баба! Её бы с лопатой вместо экскаватора пустить канал рыть от Тобола на огороды Притобольского совхоза. Сколько горючего бы сэкономили и технику сберегли на будущее.

Тёща в это время открыла бельевой шкаф и левую руку уложила туда, где раньше была талия, а правую локтем поставила на неё, держась двумя пальцами за подбородок.

Надежда затихла, прислонилась к ковру на стене и в глазах её Алексей увидел такую тоску, какая бывает только у собаки, которая поняла, что сейчас на неё будут орать и, возможно, долго не будут кормить.

– А на фига магнитофон унесли в чуланчик? – спросил Лёха. – Как не упали с ним? Он же тяжелый.

– Ему не место на секретере, – сказала уверенно Лариса Степановна. – Он – инородное тело там. Громоздкий, старый. Портит вид. Мешает Наде заниматься. Вон сколько у неё литературы и тетрадей. А лежат горкой. Теперь вот можно их разложить по одной. И вообще – дряхлый, грязный и пыльный магнитофон на самом видном месте – не лучшее украшение интерьера. Вот у нас дома магнитофон стоит в комнате Игната Ефимовича. Хоть и новый. Мы же не ставим его в большой зал. Это дурной вкус.

Надежда молчала и смотрела в окно. Хмуро и обиженно.

– Ну, так и мы в зал не ставим. Зал вон там. А тут моя комната. Как у Игната Ефимовича, – Алексей подошел к тёще. – Ну, ладно. А этюдник на фига уволокли?

– Ой, что ты! – тёща взмахнула руками как утка крыльями. – Это вообще уродство. На что он похож! Весь разными красками обляпан. Ободранный, с трещинами. Ремень на нём грязнее, чем твои кеды. Так в них ты хоть по пыли бегаешь, а этюдник – предмет искусства. Если он у тебя уже отжил срок, не выставляй на всеобщее обозрение. Надежда, подойди ко мне.

Надя медленно и нехотя подошла. Сложила руки на животе и тоже стала смотреть в шкаф.

– Ты, мам, наверное, думала, что я там любовника прячу? Так нет никого. Ушел он ночью.

Лариса Степановна лёгким движением завитушек перманентной завивки отбросила шутку дочери в сторону. Не приняла.

– Вот это что тут? – ткнула она пальцем в стопку белья.

– Не видишь, что ли? Наволочки, простыни, пододеяльники, полотенца банные и для рук.

– Ну, как это может быть!? – возмутилась тёща и стала вытаскивать из стопки полотенца. – Здесь только постельное бельё. А полотенца вот сюда клади. Выше. Убери сверху всякие трусы, бюстгальтеры, чулки и носовые платки. Причем раздели. Трусы Алексея – вон в тот сектор. И майки. Носки тоже. А своё нижнее бельё – на эту полку. И не смешивай. Ты же не в колхозе живешь. Ты из семьи, где культура быта – главное! И у себя делай такую же культуру. Не позорь нас с папой. Про платья и костюмы – отдельный разговор. Сейчас всё перевесим по правилам.

Вот тут Лёха и озверел. После чего и это утро, и вся дальнейшая жизнь с Надеждой держалась на жуткой неприязни к тёще. И, конечно, на поступках, четко противоположных правилам, придуманными чёрт знает откуда взявшейся её светской натурой.

– Обратно тащите магнитофон! – ошарашил Ларису Степановну Алексей Малович, спонтанно нашедший в голосе своём грозные львиные интонации. Даже сам изумился: оттуда что берётся? – Туда уперли, оттуда легче будет.

Он подошел к теще и аккуратненько стал сдвигать её обширный корпус в сторону открытого чуланчика.

– Алексей! – взвизгнула в ходе неестественного перемещения тёща. – Алексей, же! Надя! Людмила Андреевна!

Надежда стала оттаскивать Лёху от матери за рубашку, которая вылезла из штанов спортивных и вместе с концом рубашки оказалась в метре у него за спиной. Тут и мама прибежала, тоже стала оттаскивать сына, но уже за плечи. Только дамских сил хватало всего на «предупредительный выстрел», говоря иносказательно. То есть усилия прилагались, не изменяя ситуации. Тёща постепенно и неуклонно продвигалась к открытому чулану и через минуту уже была внутри. Лёха взялся руками за косяки и преграду эту можно было преодолеть или ликвидировать только когда преграда сама пожелает.

– Ты что творишь, Алексей!? – грозно визжала Лариса Степановна. – Какое право у тебя так… Ах ты ж! Да прямо сейчас я доложу Игнату Ефимовичу! Ты и с женой так обращаешься? Хам! Первобытный питекантроп.

– Со мной он нежно обращается, – крикнула Надежда. – Он меня любит. И я его вещи от него не прячу. Человеческих прав не ущемляю и на достоинство не давлю. А он мою жизнь тоже не переделывает. Тебя он просто уважает как мою маму. Но я его знаю лучше. Поэтому ты магнитофон на всякий случай вынеси. Иначе там и заночуешь!

– Это уже он тебя научил так с матерью разговаривать!? – возмутилась тёща, прикидывая, как теперь со второй полки снять довольно тяжелый прибор. Килограммов на семь он тянул точно.

– Да что Вы, Лариса Степановна! – заступилась Лёхина мама. – Они друг другу только хорошее передают. Они дружные, уважительные к своим чувствам. Что Вы! Они такие славные. Такая семья чудная!

Тут, одетый, побритый и пахнущий «Шипром», медленно расчесывая попутно волны своего красивого волоса, вошел Николай Сергеевич. Батя.