Я. Ты. Мы. Они

Центр, куда его забрали, мы нашли в первый же день, но меня с Сашей туда никак не хотели пускать. Сначала ссылались на то, что сегодня ребенку не до нас, что он только что потерял родителей и в данный момент находится под наблюдением специалистов. Приходите через неделю. За этот срок Саша успевает договориться о похоронах и даже все организовать. Но Дамира не отпускают. Несут какой-то бред про то, что он и без того слишком травмирован. Я даже почти вцепилась в голову заведующей карантинного отделения, в котором находился мальчик. Но Саша меня оттаскивает, а потом очень рассудительно и упорно доказывает, что делу это не поможет.

Похороны проходят ужасно. Если они вообще могут проходить иначе. Пришло очень мало человек, Бероевы не так долго жили в Москве, и все эти года вели достаточно уединенный образ жизни. Нет, не так, не уединенный, просто им больше никто не нужен был. Саша отыскал коллег Рустама, каких-то приятелей. Я позвала пару родительниц из нашего класса. Всего человек двадцать. Родственников мы не нашли, вернее особо не упорствовали в своих поисках, я все еще помнила историю Аланы о том, что родители мужа вычеркнули их из своей жизни.

Но самое главное здесь не было Дамира. И это было неправильно. Я до последнего отстаивала право парня проститься с родителями, но в центре меня не услышали. Зато поехал Стас. Он нас даже не спрашивал, сказал еду и все. Мы не стали оспаривать.

А вот после похорон началась наша битва с системой. Кто ж знал, что ювенальная машина окажется такой бюрократичной и неповоротливой?

Первой нашей победой оказалась возможность просто видеться с Дамиром. Долго доказывали, что мы не верблюды. Против нас было то, что мы не родственники, в доброту соседей никто верить не хотел. Пришлось давить на то, что я — мать его одноклассника, даже выпросила у администрации школы ходатайство от имени родительского комитета, чтобы нам разрешили с ним встретиться. Саша потянул за какие-то свои ниточки, может быть даже дал кому-то денег, и нам все-таки пошли на встречу.

И вот, в один совсем не радостный дождливый и холодный день мы встретились с сильно исхудавшим Дамом. Я ждала любой реакции — радостной, грустной, печальной, растерянной. Но ребенок был безразличным. Сидел на стуле напротив нас и молчал. Я не знала, что говорить. Саша пытался задавать ему вопросы, но тот не отвечал, лишь смотрел куда-то в пустоту.

На следующий день я поехала опять. Саша был на работе, а родители взяли на себя близняшек. Хорошо, что они все еще были в Москве. Но ничего нового мой визит не принес. Дамир отказывался меня воспринимать, даже не здоровался. Сидел на своем стуле… и все.

У него шок, — объясняла я себе, — он столько всего пережил, ему просто надо время. Но мой третий и четвертый приезд тоже ничего не изменили. Тогда я начала пытать специалистов центра. Мне терпеливо поясняли, что отрешенность и уход в себя — это нормальная детская реакция, на потерю близких людей. Говорили, что с мальчиком работают психологи, что нужно время, намекали на то, что может быть, зря я езжу, что ребенок должен справиться со своим горем, а для этого не нужно тащить его все время в прошлое.

А потом из отпуска приехала она — Кудякова Елена Николаевна, заведующая отделением психологической реабилитации. Она изначально не вписывалась в это серое и казенное учреждение — слишком яркая, слишком роскошная, слишком нестандартная. Мы встретились в мой пятый приезд. Она сама поймала меня в коридоре, пока я ждала, когда мне приведут Дамира, и попросила зайти к ней в кабинет. Сидела в своем широком кресле и с нескрываемым любопытством разглядывала меня. А я пыталась предугадать, что мне принесет это знакомство. Наконец, Елена Николаевна изволила молвить.

— Ваш сын друг Дамира Бероева?

— Да, он учится со Стасом в одном классе, и мы живем… жили с ними на одной лестничной площадке. Мальчики очень дружат.

Моя собеседница обдумывает мои слова, а я жду новых вопросов. Но их нет, мне просто выдают указание:

— Везите сюда вашего сына.

— Но нам не разрешили привозить сюда Стаса.

— Везите, — категорически отрезает она все мои сомнения.

Я мчусь за Стасом, забираю его с уроков и на такси еду обратно. Тороплюсь, боясь, что у нас заберут возможность. Стас взволнован. Он все это время изводил нас непониманием, почему ему нельзя ездить к Дамиру со мной. А я так боялась, что меня решат вообще разрешения посещать мальчика, что получив отказ, не стала отстаивать желания Стаса.

Когда мы приезжаем в центр, Елена Николаевна заводит Стаса в кабинет, где я обычно встречалась с Дамиром, а сама остается стоять со мной в коридоре.

— А мы не должны быть там?

— Нет, — без всяких пояснений говорит она.

Нет, так нет. Кудяковой я почему-то верю, всем остальным в этом месте нет, а ей вот верю. Может потому что она единственная отнеслась к нам со всей серьезностью? Что-то реально делает, а не грузит объяснениями.

Минут через десять за дверью раздается грохот, шум, крики, я кидаюсь к мальчишкам, но Елена Николаевна останавливает меня уверенным движением руки.

— Подождите, дайте им время разобраться.