Я. Ты. Мы. Они

В роддом ложилась заранее, зацеловав Стаса и передав заботу о нем маме с бабушкой. Сашка провожал меня в больницу, порывался вызвать такси, но я сказала, что хочу пешком. Чувствовала, что еще не скоро получится побыть вдвоем. Была поздняя осень, но снега еще не было, мы шли по мокрому тротуару, держась за руки. Шли медленно, так как я в своем пуховике и с животом очень сильно смахивала на колобка, который только и может, что катиться.

— Боишься? — зачем-то спрашивает Сашка, видимо лишь бы что-то сказать.

— Да не особо. Скорее просто не хочу. Вот бы взять, уснуть, а потом проснуться и все, детеныш уже родился.

— По-моему, это называется кесарево.

— Да не, там тебя режут и все такое. А я хочу, чтобы сам родился, но по возможности, без моего участия.

— Хитро.

— Еще бы.

Разговор у нас нелепый, впрочем, как и вся наша жизнь. Но ведь она наша? Значит, и прожить ее надо так, как умеем только мы.

— Саш, а что потом?

— Потом? — он удивляется моему вопросу, кажется, я опоздала с ним… месяцев этак на девять. — Потом жить будем, сыновей воспитывать. Выучимся, мне вообще два года осталось. Всего ничего. Прорвемся, в общем. А вот лет через пятнадцать… тебе приспичит дочку родить.

— Почему это мне?!

— Это ты у нас неугомонная… Заскучаешь, приключений захочешь.

— Эй, — я толкаю его в плечо. — Кто тут неугомонная?!

— Ты, ты, — смеется Сашка. — К тому же, если мы не родим девочку, Алена нам никогда этого не простит.

— По-моему, как раз наоборот, она не простит, если мы с тобой еще кого-нибудь решим завести.

— Это тебе только так кажется, а она… мы привыкли жить большой семьей.

Точно, их же трое было. Сашка практически никогда не говорил про старшего брата. Поэтому я даже стала забывать, почему вдруг нашего Стаса зовут так.

— Ты скучаешь по нему…

— Скучаю. Не так, конечно, как в первый год, тогда вообще самому умереть хотелось. А сейчас… Сейчас верю, что он живет в нас, во мне, в Стасе. Теперь еще и в мелком будет.

Я улыбаюсь этой мысли, не то чтобы радостно, но чувствую, что самому Сашке они приносят спокойствие.

Уже на крыльце роддома мы стоим, обнявшись, и именно здесь я скажу о том, что действительно меня тревожит:

— А я одна росла, и меня пугает мысль о том, что детей может быть несколько. Вдруг мы не сможем дать им все, что надо?

— Зато им никогда не будет одиноко. А нам — скучно.

Я зарываюсь носом ему в шарф.

— А нам разве скучно?

— Нет, но так даже интересней.

Все-таки не удержалась и засмеялась ему в шарф, Саша отрывает мое лицо от себя и нежно приподнимает за подбородок. Я совсем чуть-чуть уступаю ему в росте, но эта разница является идеальной, чтобы вот так вот смотреть друг другу в глаза. Он нежно проводит своими губами по моим.

— Кареглазая, тебе пора. А то замерзла уже.

— Не замерзла.

— А то я не чувствую. Иди уже, все равно, рано или поздно придется идти рожать. Увы и ах, заснуть не получится.

— Ах ты, гад! — щипаю его за бок, а он смеется. Но потом в один момент становится очень серьезным. — Сань, я люблю тебя. И все будет хорошо.

Тесно прижимаемся друг к другу, насколько это позволяет мой необъятный живот.

— А теперь иди и роди мне сына.

— Дурак!

И я рожаю, правда, не сразу. На самом деле, в роддоме мне еще предстояло поваляться, изнывая от скуки и тревоги о том, как там мои мужчины. После года вечной беготни казалось просто преступлением спокойно лежать на кровати и ничего не делать.

В этот раз мы точно знали, что будет мальчик, в отличие от Стаса, Рома и не думал прятаться. Имя тоже выбрали заранее.

Все, правда, удивились, особенно бабушка.

— Почему Рома-то?

— Ну, в честь прадедушки, твоего отца. Ты же у нас Серафима Романовна, я думала, что тебе приятно будет.

— Ох, Санька, приятно-то оно приятно. Вот только человеком тяжелым отец был, вредным, сам себе на уме. Нервы любил людям потрепать.

Но я лишь отмахиваюсь, хочу, чтобы у сына была связь именно с моей родней. Вот пусть так будет, Стаса называла для Черновых, а Рому — для себя. Сашка не спорил.

И вот не верь после этого в суеверия, в этом я начала убеждаться еще во время родов. Все обещали, что во второй раз будет быстрее, но куда уж там! Двенадцать гребаных часов, по ходу которых я точно для себя решаю, что дочери у нас не будет, даже через пятнадцать лет. А если Чернов захочет… пусть сам рожает. Я вообще его в тот день почти ненавидела, с каждой схваткой все сильнее.

Зато когда Рома соизволил появиться на свет, все сразу отошло на второй план. Даже Чернов был практически прощен. Новорожденный детеныш был значительно крупнее своего старшего предшественника, но все равно казался хрупким и беззащитным. Правда, в этот раз я хотя бы дышать рядом с ним могла.