Я взлечу

– Врешь! – Я кружусь вокруг своей оси и тоже получаю «идеально!». Еще бы. Я все движения наизусть знаю. Майка я обожаю еще с тех пор, как раскопала на ютубе видео с премьеры Billie Jean. Мне было шесть, и я была покорена. Он так грациозно двигался, а толпа отзывалась на каждый шаг, каждый прыжок. А еще у нас с ним одна фамилия. Я сразу полюбила его, как любят близких.

То видео я пересматривала, пока не выучила каждое движение. Потом дедушка с бабушкой включали Billie Jean на всех семейных праздниках, и я устраивала представление. Неважно, были это кулинарные посиделки, воскресный обед или поминки. Все обожали смотреть, как я танцую, а я обожала их внимание.

Да, у чувака были проблемы, и не во всех из них мне хочется разбираться, но его талант никуда не делся. Как бы там ни было, он всегда оставался самим Майклом Джексоном.

Я тоже так хочу. Ладно, не совсем так – прости, Майк, – но я тоже хочу, чтобы однажды про меня сказали: «Да, ее отца застрелили, ее мама сидела на наркотиках – типичный случай для гетто. Но она выросла, стала самой Брианной Джексон и наделала крутых вещей».

Я легонько толкаю Трея в грудь, отхожу от него лунной походкой, подпрыгиваю, разворачиваюсь в воздухе и приземляюсь на носки, одновременно выставляя вперед два средних пальца. Легендарный танец!

Трей хохочет:

– Эй, такого Эм-Джей не делал!

– Ага, это уже Би-Джей.

– Звучит как-то…

– Да пофиг.

Брат падает обратно на диван.

– Все, этот раунд за тобой. Это мне даже не повторить.

– О да. – Я падаю рядом. – Ну раз я выиграла, ты знаешь, что делать.

– Ну уж нет!

– Таковы правила!

– Сегодня день рождения Иисуса, а правила конкретно нарушают вторую заповедь.

Я наклоняю голову.

– Только не делай вид, что весь такой религиозный.

– Ты даже не выиграла! Я просто сдался.

– Это. Считается. За победу. – Каждое слово я сопровождаю хлопком в ладоши. – Вперед.

– Ну блин…

Ворча, брат опускается на колени и бьет мне поклоны.

– Славься, о величайшая Бри.

– Лучший Эм-Джей здесь ты, – подсказываю я.

– Лучший Эм-Джей здесь ты.

– И ты красиво надрала мне зад.

– И ты красиво… – остаток фразы он бормочет так тихо, что ничего не разобрать.

Я подношу ладонь к уху.

– Чего-чего?

– Красиво надрала мне зад! – повторяет брат громче. – Довольна?

– Ага! – ухмыляюсь я.

– А, ладно, – бормочет он, садясь на диван. – Готовься к реваншу!

Возвращается Джей, зажав щекой и плечом телефонную трубку. В руках у нее коробка.

– А вот и они. Дети, поздоровайтесь с дядюшкой Эдвардом! – Перехватив коробку одной рукой, она вытягивает телефон в нашу сторону.

– Он еще не помер? – удивляется Трей. Я пихаю его локтем. Грубиян.

– Здрасте, дядя Эдвард! – говорим мы.

Вообще-то он дядя матери Джей, то есть наш двоюродный прадед. Мы никогда в жизни не виделись, но Джей все равно каждый раз заставляет нас здороваться.

Она снова подносит телефон к уху.

– Ладно, не буду мешать вам спать. Просто хотела пожелать счастливого Рождества… Ладно, хорошо, всего доброго, – и вешает трубку. – Да ладно, он серьезно заснул прямо посреди разговора?

– Повезло, хоть не помер, – заявляет Трей. Джей косо на него смотрит. Он кивает на коробку: – Что это?

– Так, небольшой сюрприз к Рождеству.

– Ма, мы же договорились, что не будем покупать…

– Сынок, я ничего и не покупала. Копалась в гараже, искала, что бы продать, и нашла кое-какие вещи вашего папы.

– Это все его? – спрашиваю я.

Джей садится по-турецки на пол.

– Угу. Мне пришлось спрятать кое-что от вашей бабушки. Она хочет вообще все его вещи себе забрать. Ну и от себя, конечно, прятала. – Она опускает глаза. – А то бы, наверно, продала… когда мне было плохо. – Это она про свою зависимость.

В коробке вещи моего отца. Он когда-то брал их в руки. Что-то, может быть, каждый день. Без чего-то он не был бы собой.

Я открываю коробку. Наверху – панамка защитного цвета. Офигенно стильная штука, как я люблю. И он, конечно, любил.

– Ло вбил себе в голову, что с непокрытой домой из дома не выйдет, – рассказывает Джей. – Ох, и изводил он меня этим. Куда бы мы ни шли, он всегда искал, что бы надеть на голову. Говорил, что у него череп какой-то не такой формы.

Я такая же. Вот и теперь снимаю капюшон толстовки с Пикачу и надеваю панамку. Она мне великовата и болтается, но какая же крутая!

Сидя на краешке дивана, я принимаюсь копаться в коробке. Вот водолазка, еще хранящая легкий запах его одеколона. Вот тетрадь, где он писал свои тексты. Каждая страница отмечена записями. Ну у него и каракули, конечно, но я их разбираю. У нас очень похожий почерк.

Еще тетради, потертый кожаный бумажник с правами, рубашки, куртки, диски – уже не понять, CD или DVD. На самом дне коробки блестит золото.

Я достаю находку. Сверкающий кулон в виде короны на золотой цепи. Внизу короны бриллиантами выложено: «Ло» – как будто корону надели на его имя.

О. Хре. Неть.

– Настоящее золото?

– Ага, – говорит Джей. – Купил с первого крупного гонорара. Почти не снимал.

Эта штука, наверно, стоит не одну тысячу долларов. Наверно, Трей думает о том же.

– Надо продать.

– Ну уж нет, – мотает головой Джей. – Я хотела бы отдать его Бри.

– Серьезно? – переспрашиваю я.