Я жил в суровый век

Я мечтаю о дне, полном праздничных флагов,красных, белых и синих.Я мечтаю о гезах, со львиной отвагоймстить способных за души невинных.Я мечтаю о дне, когда смолкнут повсюдувопли лживых пророков.Когда спины покорно сгибаться не будутперед властью жестокой.Я мечтаю, чтоб тот, кто фашистам продалсяи Голландию предал,в назиданье другим на веревке болтался

в утро нашей победы.Я мечтаю о том, чтоб скорее свершилось все это.Я мечтаю о дне, полном красного, синего, белогоцвета!

Мартинюс Нейхоф

К ПАВШИМ

Вы, павшие, прошли стезю свою.Вы отпылали, как огни в горнилах.Всю кровь, что бушевала в ваших жилах,Вы отдали в застенках и в бою.Вы, в братских погребенные могилах,

Вы, чашу не отвергшие сию,Скажите нам, что вы опять в строю,Что смерть осилить вас была не в силах.Над вами не служили панихид,Вы пали, но вступает в общий хорВаш голос, голос праведного гнева;Трехцветный флаг возносится в простор,И клич над Нидерландами летит:«Да здравствуют страна и королева!» 25

Автор неизвестен 26

Утешит ли нас то, что за свободу,

За правду жизнь им довелось отдать,Что смерть их сможет возвратить народуУверенность и мужество опять?Уверенность: чужих законов силеГосподствовать недолго с этих пор.Нас предали, но нас не победили!Мы всё смелей даем врагу отпор.Страшны ли стены тюрем и запорыДля тех, кому отчизна дорога?Они исток большой реки, что скоро,Разлившись вширь, затопит берега.

Страшна ли смерть для жизней юных этих,Успевших кубок свой допить до дна?Минуте, ими прожитой на свете,Нередко сумма многих лет равна.Имен их мы не знаем. Вот их имя —Все то, что жизнь навеки нам дала.Ладонь в кулак сжимается над ними.Из крови их рождаются дела.

Альбер Эгпарс

КОГДА ИУДА ЗВАЛСЯ ЦИЦЕРОНОМ... 27

Каждый раз, когда я бросаю взгляд на Цицерона, мне вспоминается фотография из довоенного журнала. Стадо овец спускается к скотобойне по склону холма, напоминающего очертаниями горку для катания на салазках. На фоне темных, как чернила, теней солнце отвесным лучом выделяет каждую деталь композиции. Точно такое же солнце, как то, что освещает сейчас улицы Арлона, ибо, если верить Цицерону, нас посадили в камеру арлонской комендатуры. Баран во главе колонны ведет стадо на смерть. Он уже привык. Видно, с какой беззаботностью он идет. Люди, обучившие барана, называют его Иудой. Так они воздают ему за старательность. Вниз ведут две дороги; одна — дорога жертв, вторая — для Иуды, который в одиночку возвращается из каждого путешествия. Черный кожаный ошейник спасает его от гибели.

На Цицероне нет черного ошейника, и, однако, он предал нас. Он догадывается, что я это знаю, но притворяется незнающим. Он продолжает игру. Так он надеется выудить дополнительные сведения, имена, кое-какие детали. Напрасно. Но он не отчаивается. Он надеется на мою оплошность. Он улыбается мне своей гнусной улыбкой. Если человек долгие годы живет притворством, лукавит с жизнью и смертью, трудно в конце концов определить, где у него кончается хитрость и где начинается искренность. Зачем он скрывает правду так старательно? Мне о нем ничего не известно, даже его настоящее имя. Он входил в отряд Максанса. Я пишу «входил», как будто со всем уже полностью покончено.