Читаем Я жил в суровый век полностью

— Согласен, но мы такие же люди, как и остальные.

— Что же я должен делать?

— Не только сажать цветы жизни, но и собирать их, когда они встречаются на пути.

— Правильно, — подтверждает Марсель, — другие живут, нужно и тебе жить.

— Ну, не преувеличивай. Мне кажется, тебе не на что жаловаться.

— Я и не жалуюсь, но ты мог бы, например, почаще ездить со мной за город.

— Ладно. Поедем. Мне необходимо побывать в Сент-Ассизе. Прекрасный повод. Поедем все вместе.

— Вот будет весело!

— Да, — продолжает Рэймон. — Мне нужно выяснить одно обстоятельство.

— Какое? — спрашивает Робер.

— Да то, о чём рассказывает Реми.

— Ведь это всё враньё.

— Тем более. Прежде чем мы поедем туда, тебе бы следовало повидаться с деголлевцем, который передал нам тогда склад. Кто знает... может, он и является автором этой утки. Мне важно знать.

— Это легко. У меня записан его телефон. Я с ним поговорю. Но я заранее уверен, что он здесь ни при чём.

— Ну вот, он снова сел на своего конька, — говорит Марсель, обращаясь к Мадлен. — О Сент-Ассизе он может толковать без конца.

***

— Ну, как поживаешь?

— Всё так же.

— Чёрт побери, Робер, как я рад тебя видеть. Идём, выпьем по стаканчику.

Встретившись с человеком, которого летом 1942 года он сам познакомил с Андрэ, Робер не знает, как начать разговор. Но неловкость пропадает, когда они усаживаются в ближайшем кабачке и тот начинает рассказывать о себе.

— Видишь ли, я стал фотографом, фотографом-художником. Я тебе покажу потом мою мастерскую.

Разглядывая своего собеседника, Робер замечает на отвороте пиджака ряд ленточек.

— Поздравляю.

— А тебя, конечно, не наградили? Даже медали за Сопротивление не дали? Ты, наверно, сам не заявил?

— Я жду.

— Ну понятно. Вы за себя не умеете постоять. Подай прошение, а я поддержу.

— Спасибо.

— Не за что. Тебе должны дать медаль. А что товарищи?

— Они порядком возмущены.

— Чем?

— Помнишь историю с улицей Фруадево?

— Да, я вам тогда передал взрывчатку.

— Точно. Потом ты доложил об этом в Лондон?

— Ясно. Мне же нужно было отчитаться, на что я её потратил. Вы, кажется, употребили её для операции в Сент-Ассизе?

— А ты ничего не присочинил?

— Да нет же, можешь мне поверить.

— А Реми теперь пишет, что всё было подготовлено и проделано молодчиками из Лондона.

— Знаешь, он столько всего брешет...

— А ты что думаешь об этом?

— Я понимаю, что твоим товарищам это обидно. Но я тут ни при чём. Я с вами всегда играл в открытую.

— Вот и всё, что мне хотелось знать.

— Тебе незачем было ходить вокруг да около. Мы можем говорить откровенно. Для меня товарищи по Сопротивлению всегда остаются товарищами, кто бы они ни были. Понимаешь?

— Очень приятно это слышать.

— Гарсон! Ещё по одному. Робер вынул бумажник.

— Нет, что ты, этого ещё недоставало... Допив вино, оба выходят из кафе.

— Куда ты ведёшь меня? — спрашивает Робер.

— В мою мастерскую. Я хочу тебя познакомить с одним из моих рабочих. Он большевик, как и ты.

— А ты?

— Знаешь, я ещё не дорос до этого. Но если придётся снова драться, я думаю, мы с тобой окажемся на одной стороне баррикады, как во время Сопротивления.

— Ты уверен? Знаешь, многие с тех пор перешли в другой лагерь.

— Я не занимаюсь политикой.

— Твоя фамилия была в списках во время выборов.

— Социалисты так настаивали, что я не счёл возможным отказываться. Тебе это не по вкусу?

Робер пожимает плечами.

— Твоё дело.

— Да я же тебе говорю, что мы будем биться по одну сторону баррикады. Тебе этого недостаточно?

— Какие там баррикады! Для меня борьба и сейчас не закончена.

— А что же надо делать?

— Настоящим французам надо объединиться.

XXI

— Смотри, подснежники!

— Ну вот видишь, я сдержал обещание. В ответ раздаётся взрыв смеха.

Марсель и Рэймон шагают по дороге к Сент-Ассизу. Их сын Роже бежит впереди. За ними, в нескольких шагах, идут Робер и Мадлэн. На плечах у Рэймона смирно сидит Роз-Мари. Хотя поездка была задумана ещё в ноябре, пришлось её отложить до марта. То было холодно, то шёл дождь, то не все были свободны, словом, дотянули до весны.

Настоящий весенний день. Часов в одиннадцать утра маленькая компания прибыла с поездом Париж — Мелён на станцию Сессон. Шли без определённого плана. Сразу найти нужное направление было нелегко. Дошли до перекрёстка, откуда почти шесть лет тому назад Виктор и Арман углубились в лес. Рэймон не сразу узнал дорожку. Она была перекрыта оградой из колючей проволоки. Прибитая на старом дубе дощечка указывала, что здесь запретная военная зона. Тогда все направились по шоссе, ведущему к местечку Сена-порт. От деревни Сен-Лэ свернули на дорогу, пересекающую радиостанцию Сент-Ассиз с севера на юг и идущую на Буасиз-ля-Бертран. Рэймон, как известно, здесь ни разу не был.

Только в нескольких сотнях метров от Сен-Лэ Марсель обнаружила под деревьями первые подснежники.

— Я же тебе говорил, что приведу тебя рвать подснежники, — весело заявляет Рэймон.

— Замолчи, врунишка. Никто и не думал о них, когда мы собирались сюда.

— Сколько здесь цветов, идите скорее, — кричит Роже. Он всегда впереди всех. Марсель и Рэймон остановились.

— А вон ещё! Смотрите!

Перейти на страницу:

Похожие книги

Советские поэты, павшие на Великой Отечественной войне
Советские поэты, павшие на Великой Отечественной войне

Книга представляет собой самое полное из изданных до сих пор собрание стихотворений поэтов, погибших во время Великой Отечественной войны. Она содержит произведения более шестидесяти авторов, при этом многие из них прежде никогда не включались в подобные антологии. Антология объединяет поэтов, погибших в первые дни войны и накануне победы, в ленинградской блокаде и во вражеском застенке. Многие из них не были и не собирались становиться профессиональными поэтами, но и их порой неумелые голоса становятся неотъемлемой частью трагического и яркого хора поколения, почти поголовно уничтоженного войной. В то же время немало участников сборника к началу войны были уже вполне сформировавшимися поэтами и их стихи по праву вошли в золотой фонд советской поэзии 1930-1940-х годов. Перед нами предстает уникальный портрет поколения, спасшего страну и мир. Многие тексты, опубликованные ранее в сборниках и в периодической печати и искаженные по цензурным соображениям, впервые печатаются по достоверным источникам без исправлений и изъятий. Использованы материалы личных архивов. Книга подробно прокомментирована, снабжена биографическими справками о каждом из авторов. Вступительная статья обстоятельно и без идеологической предубежденности анализирует литературные и исторические аспекты поэзии тех, кого объединяет не только смерть в годы войны, но и глубочайшая общность нравственной, жизненной позиции, несмотря на все идейные и биографические различия.

Алексей Крайский , Давид Каневский , Иосиф Ливертовский , Михаил Троицкий , Юрий Инге

Поэзия
«Может, я не доживу…»
«Может, я не доживу…»

Имя Геннадия Шпаликова, поэта, сценариста, неразрывно связано с «оттепелью», тем недолгим, но удивительно свежим дыханием свободы, которая так по-разному отозвалась в искусстве поколения шестидесятников. Стихи он писал всю жизнь, они входили в его сценарии, становились песнями. «Пароход белый-беленький» и песни из кинофильма «Я шагаю по Москве» распевала вся страна. В 1966 году Шпаликов по собственному сценарию снял фильм «Долгая счастливая жизнь», который получил Гран-при на Международном фестивале авторского кино в Бергамо, но в СССР остался незамеченным, как и многие его кинематографические работы. Ни долгой, ни счастливой жизни у Геннадия Шпаликова не получилось, но лучи «нежной безнадежности» и того удивительного ощущения счастья простых вещей по-прежнему светят нам в созданных им текстах.

Геннадий Федорович Шпаликов

Поэзия / Cтихи, поэзия / Стихи и поэзия