Читаем Я жизнью жил пьянящей и прекрасной… полностью

Да, я был знаком с Вашим отцом и покупал у него ковры. Я ничего о нем не слышал приблизительно с 1937 года. Он был солидный, красивый мужчина со светскими манерами, и я встречал его в Париже и в Цюрихе, но все встречи были мимолетными. Он тогда работал вместе с неким господином Глюком. В Париже был торговец коврами Жерсон, и в магазине этого Жерсона я иногда встречал и Вашего отца. Имени Жерсона я не помню, а фамилия эта во Франции распространена довольно широко. Он очень хорошо разбирался в старинных коврах, некоторые сохранились у меня до сих пор. Больше я не могу ничего Вам сообщить, ибо видел его только мельком, когда он привозил Жерсону ковры. Помню только, что он был прекрасным шахматистом.

То, что он просил Вашу мать не упоминать о его существовании, могло быть вызвано той неопределенностью, в которой ему приходилось жить. В первый раз я увидел его в 1931 году. В то время он владел магазином во Франкфурте, но он его продал или потерял. Я знаю только, что он был вечным странником. Не думаю, что у него водилось много денег или была уверенность в надежности дела. Сама мысль о жене и ребенке казалась для этого путешественника между Будапештом, Франкфуртом, Парижем и Бухарестом пугающей. (Он был довольно близко знаком с господином Тудичем из Бухареста и господином Шефером из Швейцарии, но их адреса у меня не сохранились.) За прошедшее время очень многое происходило в жизни этих несчастных, особенно в свете того, что в их характере или в их делах отнюдь не все было в порядке, но это, несомненно, явилось следствием ненормального времени, сумятицы и политических преследований. Думаю, все люди такого рода испытывали сильный страх смерти, и я бы не стал говорить о противоречиях, о которых Вы пишете. В спокойные времена очень легко быть принципиальным человеком; однако когда перед глазами годами маячит смерть, все выглядит по-другому. Я помню лишь, что Ваш отец был интересным собеседником и, как мне кажется, лет на пять-семь старше меня. Он был крупным, солидным мужчиной (сегодня ему перевалило бы за семьдесят, возможно, даже семьдесят пять).

Если Вы пришлете мне свою книгу, то я буду очень рад ее прочитать.

С сердечным приветом,

Ваш

Эрих Мария Ремарк.


Обер-бургомистру Вилли Кельху, Оснабрюк

Порто-Ронко, 08.11.1964 (воскресенье)

[Шапка письма: Эрих Мария Ремарк]


Дорогой господин обер-бургомистр!

Теперь Вы и все другие господа, как я надеюсь, отдохнули от трудного путешествия туда и обратно. К сожалению, Вам не повезло с погодой, поэтому за время долгого путешествия Вы ничего или почти ничего не видели. Вы не представляете, как это меня огорчило. Еще утром, в день Вашего отъезда, мы питали надежду, но, как я позже услышал, уже на Готарде горы окутал густой туман, который так и не рассеялся до Вашего возвращения в наш родной город.

Мне хотелось бы именно в связи с этим еще раз сказать, какую радость доставил мне приезд — Ваш и господ из городского совета. Это было неожиданно — после нескольких десятилетий у меня было такое впечатление, что я уехал из Оснабрюка только вчера. На меня живо нахлынули воспоминания, и в разговорах выяснилось, что многое не забыто, но просто дремало, а потом проснулось. Это было прекрасное и удивительное чувство, и я хочу еще раз от всей души, от всего сердца поблагодарить Вас. Если этот приезд доставил Вам хотя бы малую толику той радости, которую испытал я, то я буду просто счастлив.


Еще раз большое спасибо и до свидания — надо надеяться — весной, в Оснабрюке.

С сердечным приветом, преданный Вам

Эрих Мария Ремарк.


Хайнцу Липману

30.11.1964 (понедельник)


Дорогой Хайнц!

Существует немалая вероятность того, что нас могут упрекнуть так же, как и группу 47: будто они пишут одобрительные рецензии на книги друг друга — учитывая, что я в этом отношении непорочная Дева Мария и никогда в жизни не писал критических разборов. Эта вероятность во много раз бы возросла, если бы я — по такому торжественному случаю — пожелал бы получить главное произведение Липмана, посвященное более близкой мне теме, нежели Карлхен. Однако, возможно, ты и твои издатели (Граббе) смогут что-нибудь извлечь из такой фразы. Как, например:


Волнующая, современная городская сказка, полная юмора, иронии и глубокого смысла!

Э. М. Р.


Эта книга дополняет произведения Белля, Андерша, и пусть так будет и ныне и присно и во веки веков.

Я не верю, что против тебя существует какой-то заговор молчания. Скорее, газеты припасают твою книгу в качестве материала для рождественских выпусков.

По этому поводу можно было бы еще много сказать — но лучше я сделаю это при встрече. У меня до сих пор не зажил указательный палец.

С сердечным приветом,

твой

Эрих.

Петеру Рамингу, Бад-Ротенфельде

Порто-Ронко, 15.04.1965 (четверг)


Дорогой доктор Раминг!

Перейти на страницу:

Все книги серии Возвращение с Западного фронта

Похожие книги

100 великих интриг
100 великих интриг

Нередко политические интриги становятся главными двигателями истории. Заговоры, покушения, провокации, аресты, казни, бунты и военные перевороты – все эти события могут составлять только часть одной, хитро спланированной, интриги, начинавшейся с короткой записки, вовремя произнесенной фразы или многозначительного молчания во время важной беседы царствующих особ и закончившейся грандиозным сломом целой эпохи.Суд над Сократом, заговор Катилины, Цезарь и Клеопатра, интриги Мессалины, мрачная слава Старца Горы, заговор Пацци, Варфоломеевская ночь, убийство Валленштейна, таинственная смерть Людвига Баварского, загадки Нюрнбергского процесса… Об этом и многом другом рассказывает очередная книга серии.

Виктор Николаевич Еремин

Биографии и Мемуары / История / Энциклопедии / Образование и наука / Словари и Энциклопедии
Достоевский
Достоевский

"Достоевский таков, какова Россия, со всей ее тьмой и светом. И он - самый большой вклад России в духовную жизнь всего мира". Это слова Н.Бердяева, но с ними согласны и другие исследователи творчества великого писателя, открывшего в душе человека такие бездны добра и зла, каких не могла представить себе вся предшествующая мировая литература. В великих произведениях Достоевского в полной мере отражается его судьба - таинственная смерть отца, годы бедности и духовных исканий, каторга и солдатчина за участие в революционном кружке, трудное восхождение к славе, сделавшей его - как при жизни, так и посмертно - объектом, как восторженных похвал, так и ожесточенных нападок. Подробности жизни писателя, вплоть до самых неизвестных и "неудобных", в полной мере отражены в его новой биографии, принадлежащей перу Людмилы Сараскиной - известного историка литературы, автора пятнадцати книг, посвященных Достоевскому и его современникам.

Альфред Адлер , Леонид Петрович Гроссман , Людмила Ивановна Сараскина , Юлий Исаевич Айхенвальд , Юрий Иванович Селезнёв , Юрий Михайлович Агеев

Биографии и Мемуары / Критика / Литературоведение / Психология и психотерапия / Проза / Документальное