Я знаю тайну

Я слышу по телефону, как он кашляет – тот самый непреходящий кашель, который начался у него несколько месяцев назад. Я говорила ему, что эти треклятые сигареты когда-нибудь сведут его в могилу, и, чтобы я ему не досаждала, он бросил курить. Но кашель не проходит. Он обосновался у него в груди, и я слышу хрип мокроты. Я очень давно не была у него. Мы оба согласились, что мне нужно держаться от него подальше, потому что за домом могут наблюдать, но его кашель меня беспокоит. Папа единственный, кому я по-настоящему доверяю, и я не знаю, что буду без него делать.

– Папа?

– Я в порядке, котенок, – сипит он. – Я только хочу, чтобы моей детке ничто не угрожало. Что-то с ним надо делать.

– Но я ничего не могу.

– Зато я могу, – тихо говорит он.

Я молчу, слушаю хриплое дыхание отца и взвешиваю его предложение. Мой отец не дает пустых обещаний. Если он что-то говорит, это не пустые слова.

– Ты же знаешь, я для тебя все сделаю, Холли. Все.

– Я знаю, папа. Мы должны быть осторожны, и все будет в порядке.

Я вешаю трубку и думаю, что все далеко не в порядке. Детектив Риццоли ищет меня, и я удивлена той скорости, с какой они связали меня с другими. Но всю историю она никак не может знать. И никогда не узнает.

Потому что я ничего не скажу.

И он тоже.

25

Это был самый убогий дом на улице, трехэтажное здание без лифта в Ревире, – еще пару досок сгниет, и его расселят. Краска по большей части давно отшелушилась, и, когда Джейн вслед за Фростом поднималась по наружной лестнице на третий этаж, она чувствовала, как сотрясаются перила, и представляла себе, как все это хлипкое сооружение отвалится от здания и обрушится, словно в детском конструкторе.

Фрост постучал, и они замерли в ожидании, дрожа от холода. Они знали: он дома, Джейн слышала работающий телевизор и видела движение за изношенными занавесками. Наконец дверь открылась, и Мартин Станек с недовольным видом уставился на детективов.

На фотографии Мартина, снятой двадцать лет назад во время его нахождения под арестом, был изображен молодой человек в очках, со светлыми волосами и лицом, которое в двадцать два года сохраняло детскую округлость и невинность. Если бы Джейн увидела Мартина на улице, она бы отмахнулась от него, как от человека безобидного, слишком робкого, чтобы посмотреть кому-то прямо в глаза. Она предполагала увидеть постаревшую версию человека с фотографии, может быть полысевшего, более дряблого, поэтому ее поразил вид мужчины, стоящего в дверях. Два десятилетия в тюрьме преобразили его в мощную машину с гладиаторскими плечами. Голова у него была выбрита, а в чертах лица (на котором теперь красовался сплюснутый боксерский нос) не осталось ни малейшей мягкости. Над левой бровью проходил шрам, напоминающий уродливый железнодорожный путь, щеки имели неправильную форму, словно ему переломали кости и дали зажить, не выправив.

– Мартин Станек? – спросила Джейн.

– И кто спрашивает?

– Я детектив Риццоли, бостонская полиция. Это мой напарник, детектив Фрост. Нам нужно задать вам несколько вопросов.

– А вы не опоздали на двадцать лет?

– Вы позволите нам зайти?

– Я отбыл свой срок. Мне нет нужды отвечать на ваши вопросы.

Он начал было закрывать перед ними дверь. Джейн выставила руку, останавливая его:

– Сэр, вам не следует это делать.

– Я в своем праве.

– Мы можем поговорить здесь и сейчас. Или можем в бостонской полиции. Вам что предпочтительнее?

Несколько мгновений Мартин Станек взвешивал варианты и наконец понял, что выбора у него нет. Не сказав ни слова, он оставил дверь открытой и вернулся в квартиру.

Джейн и Фрост последовали за ним внутрь и закрыли дверь, чтобы не впускать холод.

Оглядев квартиру, Джейн остановилась на Мадонне с Младенцем в золоченой рамочке на лучшем месте на стене. На столе под Мадонной стояло с десяток фотографий: улыбающиеся мужчина и женщина позировали с маленьким мальчиком. Та же пара уже в среднем возрасте стояла, обнимая друг друга за талию. Втроем у костра. Здесь были только фотографии Станеков до того времени, как тюрьма их развела.

Мартин выключил телевизор, и в неожиданно наступившей тишине они услышали звук проезжающих машин, проникающий сквозь тонкие стены, и стрекот холодильника в кухне. Хотя кухонная плита и столы были вычищены, а посуда вымыта и сложена в сушилке, в квартире стоял запах плесени и гнилости. Этот запах, видимо, исходил от самого здания как наследство давно умерших обитателей.

– Единственное, что мне по карману, – сказал Мартин, видя отвращение на лице Джейн. – Не могу вернуться в мой дом в Бруклайне, хотя он все еще принадлежит мне. Я осужденный сексуальный преступник, а дом рядом с детской площадкой. Мне запрещено жить там, где могут появляться дети. Пришлось выставить дом на продажу, чтобы только налоги заплатить. Так что вот он теперь, мой дом. – Он повел рукой, показывая на грязный ковер и протертый диван, потом посмотрел на детективов. – Почему вы здесь?

– Мы хотим спросить, чем вы занимались в определенные дни.

– А с какой стати я должен сотрудничать с вами? После того, что со мной сделали?