Яблочные дни. Часть I

Райнеро остановился в притворе и отцепил ножны, донна Морено встала в какой-то непристойной близости. Впрочем, самой сокровенной своей частью эта женщина считала лицо. Она бы скорее впустила принца себе под юбки, чем позволила поднять вуаль.

— Вы составили оправдательную речь за отлучку от ложа хворающей матери? — шёпотом спросила донна Морено.

— Королева отпустила меня на вечер, сказав, что от моего усталого вида дурнеет ей самой, — Райнеро понадеялся, что правда обескуражила эту женщину.

Лето принц Рекенья провёл отлавливая и карая вражеских лазутчиков, но осень прочно усадила его у изголовья матери. Королева доводила до обмороков изнеженных эскарлоток тем, что принимала ванны с ледяной водой, презирала женское седло и прогулкам по саду предпочитала скачки по полям. Но мать заболела. Простуда, объявили придворные лекари. Хотел бы Райнеро поверить этим невеждам, но не вышло. Кашель выжимал из королевы все силы, доводил до хрипоты и лишал чувств. От неутихающих болей в горле она мало ела и почти не говорила. Хворь обратила её в бледную тень, и каждую ночь Райнеро боялся, что она истает с рассветом.

— И насколько же сладкой пилюлей принц заел своё горе? — едва ли донна Морено сказала ему столько слов за минувший год, сколько за этот вечер.

— Осторожнее, сеньора. Держите за вуалью свой длинный нос. — Вечер начался с того, что Райнеро один, без охраны и свиты, по обыкновению нагрянул к аптекарю на Тинктурной улице. Пройдоха исподволь торговал травками и снадобьями из Восточной Петли, чьи знахари знали толк в спасении жизней. Кое-какие лекарства приносили матери облегчение, и аптекарь тотчас оказался у принца на хорошем счету. А его дочка, понимавшая в аптекарском деле не меньше отца, сегодня вплела в волосы кустовые розы и предложила для утешения средство, от которого Райнеро просто не мог отказаться…

— Эти глаза желают жечь южным пламенем, но я гляжусь в зелень льда. — Не имея возможности показать усмешку, донна Морено вложила её в голос: — Зачем же вы ничего не переняли от нашего короля?

— Вам бы хотелось, чтобы я красовался брюхом и стеклянным глазом? — Тем временем отец приложил к плитам лоб и простёр к триптиху руки, отклячив зад размером с бугор.

— Как непочтительно.

— Мне достаточно отцовского роста, чтобы смотреть на вас сверху вниз.

— Его ли это рост.… И эти тёмные кудри… — сколько бы принц не плевался на донну Морено, но её стать, отточенные движения, чистый, красивый, со свежей прохладцей голос могли взволновать не на шутку, подтолкнуть к дерзости.

Воровато глянув на отца, Райнеро провёл пальцами по вуали донны Морено, придавливая ткань к тёплой щеке.

— И это меня называют жадным до любовных утех. Хотите себе коллекцию из мужчин Рекенья? Забудьте. Чёткам я предпочёл шпагу.

— Поверьте, с минуты на минуту вы сами возжелаете больше походить на нашего короля, — в тумане вуали прорезался контур улыбки, и Розамунда Морено отступила назад.

— Избави бог, — хмыкнул принц Рекенья и решительно двинулся к королю, тяжело поднимавшемуся с колен.

Обычно после молитвы всеблозианнейший король Франциско становился благостен, чтобы не сказать, благодушен, как иные после выпивки, и благоухал ладаном. Но в эту минуту на лёгкое отпущение грехов не приходилось рассчитывать. Щёки короля раздувались злобствующими дикобразами, от яростного дыхания сотрясалась могучая грудь и вспучивалась шнуровка колета, руки размером с латную перчатку сжимались в кулаки, от чьих ударов можно и не подняться. Вдобавок, разило от него будто от дикого зверя.

Райнеро невольно пригладил волосы, одёрнул колет, расправил плащ, слабо надеясь, что не принёс на себе цветов, выпавших из волос аптекарской дочери.

— Король, отец мой, — холод прошиб его, когда он разгибался из светского поклона. За поясом остался кинжал! И если Пречистая Дева простит эту рассеянность своему кабальеро, то отец наложит пласт епитимий. — Я готов исповедаться.

— Король зол, — откуда-то из тьмы мурлыкнула Розамунда Морено, точно перепутав часовню со спальней. — Вы не сын ему.

— Его величество прощал меня и за большие проступки, нежели тот, что я совершил пару часов назад, — напомнил Райнеро, открыто смотрясь в тёмное стекло монаршего глаза.

Король засопел, что всегда выходило у него угрожающе, и одной лапищей сгрёб принца за плечо. Бросить сына на колени при своей шлюхе, чтоб любовалась и радовалась? Отец не мог слышать их перешептываний… Райнеро сжал зубы, заставляя себя не оборачиваться, сопротивляться. Но боль разлилась по плечу, и колени всё равно уткнулись в чёрные плиты.

— Если посмеешь — помолись, — прогрохотало над головой, — а после выметайся. Престол Рекенья для Рекенья. Не для тебя, ублюдка!