Яблочные дни. Часть I

Но едва ли было возможно рассмотреть сами стены: так густо их усеивали стаи желтоватых листов. На одних графиня Оссори различила чертежи каких-то неясных изобретений. Чуть не сгорела со стыда, узнав на других листах себя, нагую. Существование этой работы не стало для неё открытием, но досель она видела только фрагменты. Художник был столь любезен, что подбросил ей, восемнадцатилетней и ничего не подозревающей, ворох листов. Полуанфас лица, изгиб спины, контуры плеч в родинках, кисти рук, отжимающие волосы, влажные завитки на шее, ступни на каменной тверди. Сейчас всё это сложилось в картину: в пол-оборота сидела она на плоском камне в заводи, склонив набок голову и выжимая воду из волос. Как же ей тогда хотелось поведать кому-то об этом бесчестии, попросить защиты! Но герцогиня Оссори уже лишила её своего материнского покровительства, а показать хотя бы один фрагмент Берни или Тони Альда не решилась. Кэдоган же только шепнул ей в тот же день, в который подбросил рисунки: «Милейшие родинки королевства» — и, казалось, потерял к ней всякий интерес.

Но Айрон-Кэдоган умер вместе со своими грешными, дьявольскими проделками, картинка стала делом отзвеневших годин, и Альда свободно выдохнула. Однако сейчас её взгляд упал на целую мозаику обнажённой плоти, обнажённого женского тела. Исполнение грифелем, чёрным по белому, но это не убавляло у изображений стыда и… живости.

— Это Кэди что же… Прямо здесь её… Изображал…

— Возможно… — Юлиана поднесла подсвечник к одному рисунку из сотен. Отсвет пламени затрепетал на изящных, красиво очерченных полукружьях пониже спины, которая тоже была прекрасна. По глубокой линии посередине хотелось водить пальцем. Хенрика Яльте стояла в полный рост, подобная прекраснейшей статуи из парка Элисийского дворца. Если бы эту статую раздели донага. — А что такое? Моя королева и ваш принц очень любили друг друга. Эта любовь взбудоражила весь Полукруг и едва не перекроила все его карты…

— Нет, это неправильно! — Альда повернулась к Юлиане, сжала её запястье в фонарике рукава. — Так нельзя. Ни делать, ни смотреть! Прюмме отрицал такое… Отрицал наготу… Такого нет ни в одной из тысяч книг, картин и статуй, созданных после девятисотого года от Пришествия Блозианской Девы!

— Ваш принц был пролагетелем новых путей, глупенькая, — потешно надув губки, Юлиана упёрла палец в пылающую щёку Альды. Взгляд снова увяз в скоплении греха. — И он понимал, что Мрачновременье опять входит в моду. Нам всё-таки нужно попасть в Библиотеку, я не отпущу тебя не познакомив с последними философскими концепциями и головами мрачновременных чудиков. И не только головами, если хорошо себя поведёшь… Сравним мощь наших мужчин и тех, древненьких.

Пламень свечки с какой-то непристойной медлительностью описал круг по контурам груди королевы Хенрики. Такая бы не сдалась ни корсету, ни туго шнурованному платью. Вернее, обратила бы их ужимки себе на благо. Поистине, Кэдогану находилось, что запечатлеть. Женщина лежала на боку, в облаке смятых простыней вытянув длинные, стройные ноги и подперев рукой голову. Волосы стекали по округлому плечу до бедра и уходили за него, открывая впалый живот и то сокровенное, что располагалось под ним.

— Я… Я просто… Никогда не видела чего-то, что было бы так совершенно… — И вообще не видела людей нагими. Безголовики без рубашек в счёт не шли абсолютно. — Я наблюдала её издали… На балу в честь её прибытия на свадьбу с Айроном-Кэдоганом.

Изображение искупавшейся Альды Уайлс было сделано исподволь, как шалость, дурость, которая легко простится после поспешной молитвы. Рисунки Хенрики Яльте, позирующей в самых немыслимых позах, были восстанием против устоев Прюмме, возведением человеческого тела в новый статус, срыванием покровов и воспеванием грехов. Хенрика Яльте сама казалась божеством, что восстаёт над этим осыпающимся в руины миром. Но что несла она вместе с собою? Зло или благо? Красоту погибели или красоту созидания?

— Если ты упадёшь здесь в обморок… — Прохладные и, в отличие от рук Альды, сухие ладони закрыли ей глаза. — Мне придётся позвать твоего мужа, а уж он отругает меня за то, что я испортила его праведную супругу! Хотя я удивлена, что у Рональда такая… Не важно! — Юльхе хихикнула, окутала сладким запахом, а потом Альда поняла, что её поворачивают в обратную сторону. — На счёт три я уберу ладошки, и ты увидишь чудо!

— Мощь древненьких?!

— Очаровашка! Другое чудо, глупенькая. Раз. Два. Три!

Альде Оссори не полагалось хоть сколь-нибудь разбираться в оружии, но при виде двух тонкоствольных красавцев, приминающих бархатное дно шкатулки, ёкнуло сердце.

Редчайшие рукояти мраморного дерева, увенчанные наконечниками-яблоками. Стволы, покрытые затейливым узором насечек из серебра, латуни и кости. На месте колесцового замка располагался стальной цилиндр с множеством круглых отверстий.

Юльхе показала на него тоненьким пальчиком: