Яблочные дни. Часть I

Пенелопе исполнилось девять, но Сезар не сомневался, сестра мудра не по годам. Виной тому были частые болезни, не просто простуды, а хвори, при которых капризы могли стоить жизни. Сезар присел рядом с Пенелопе, разлил отвар по чашкам, одну протянул сестрёнке, вторую мужественно взял сам. Они выпили лекарство залпом, одновременно выдыхая от горечи. Если бы эту историю с бастардом можно было разрешить так же просто, выпив горечь разом, помаяться от послевкусия и забыть, ведь после станет легче.

— Сезарииина… — вдруг протянула Пенелопе, накручивая на пальчик локон Сезара. Котронэ не злился, девочка услышала это от Райнерито, но не вкладывала в прозвище издёвки. Недавно из-за болезни ей пришлось остричь волосы. Сезар тогда хотел поддержать малышку и избавиться от кудрей «Сезарины», но Пенелопе запретила, заявив, что причёсывать брата намного интереснее, чем кукол. Сейчас волосы Пенелопе отросли почти до плеч, но «Сезарина» осталась.

Сезар глянул в окно, за ним занимался рассвет. Маленькая девочка должна спать в обнимку с куклой, наследный принц вместе с отцом и младшим братом должен оплакивать умершую мать. Но этой ночью всё разыгралось по исключительно дурной пьесе, мечущейся между бездарной комедией и горчайшей трагедией.

Котронэ взял сестрёнку на колени, поцеловал в макушку. Горячие пальчики сжали его запястье, будто ободряюще. Девочка чувствовала чужую боль, пока не понимая этого.

— А не вознаградить ли нам себя чем-нибудь повкуснее? Как ты на это смотришь?

— Принесёшь мне имбирное печенье? — Пенелопе прокашлялась, оживлённо подняла к Сезару личико. — Или нет, медовый персик! Или орешки в сахарной скорлупке?

— Устроим пир, — подмигнул Котронэ улыбающейся сестрёнке.

2

Кажется, пьеса вернулась с антракта. Но из параскения дом тётушки сделался сценой, Сезар же из ключевого действующего лица стал зрителем. Он дошёл до лестничной площадки, когда уловил разнобой двух голосов. Служба у принца научила дружить с темнотой, использовать себе на благо каждое её преимущество. Невесомый шаг в сторону — мозаика под подошвами и не вспомнит о нём, и лишь раскидистое деревце в кадке внимает, развесив листья, актёрам в холле, круглом, как яма орхестры.

— … Винья, не пугайся, Винья, верь же мне! Я уговорю его, и он не тронет вас. Не обидит. Я сам уплачу эту цену. Виновный да ответит.

— Святые лучики, как он узнал?…

Оливия и Рамиро стояли у подножия лестницы трагическим изваянием. Она поторопилась навстречу мужу без рокетти, а он вернулся домой без плаща. Его шпага кончиком ножен поддевала лохмотья утренней мглы, тускло мерцало серебряное шитьё колета.

— Уловка. Гнусная и грешная. Но лучше тебе не знать. — Рамиро молча обнимал Оливию, которая и не ждала ответа — только силилась не разрыдаться, сжимая губы и трясь лбом о его плечо. Супруги немного походили друг на друга: оба худые, порывистые, с резковатой красотой хищных птиц и равно хриплыми голосами. Рамиро, конечно же, был куда выше, да и размахом плеч Всевечный его не обидел.

— Она была дурной женщиной, — до времени придержав рыдания, Оливия отстранилась от мужа и принялась собирать к затылку массу тяжелых тёмных волос. Вода стекала с них, пропитывая сорочку, скапливаясь у босых ступней, придавая женщине образ русалки… Чей возлюбленный одумался и принял её любовь, но поздно, и разлука ждёт у ворот. — Она лишила тебя покоя при жизни, не отпустит и в смерти. Такие тайны уносит в могилу, а Бог о них и так знает.

Сезара прожгло огнём, как если бы у него поднялся жар, лихорадка, но мысли с отрезвляющими щелчками вставали стёклышками в витраж тайны семьи Рекенья. Сезар застал чету Куэрво до рождения Пенелопе, и для него не было тайной, что приёмный отец позволял себе знаться с другими женщинами. До того, как родилась Пенелопе, Оливия заправляла герцогским двором, держась неунывающей, отзывчивой и набожной сеньорой. Но стоило ей оказаться одной — лилось много слёз от неверности горячо любимого мужа и от несчастливых беременностей. С появлением на свет болезненной Пенелопе чета Куэрво распустила двор, сколь бы неприлично для герцогов это ни было, а Рамиро превратился из ходока в примерного семьянина. И всё же Сезар держался с ним настороже долгие годы. Однако этим летом маршал ушёл в отставку и сократил свой мир до двора, где король не отпускал от себя нового советника, и дома, где ступка для толчения трав легла в его руку так же ровно, как некогда лежала шпага. Но самый заядлый клеветник не смог бы выдумать, что крупнейшее своё похождение Рамиро ви Куэрво совершил до брака.

— А может, мы… Мы могли бы.… Бежать… Если бы только Пенелопе… Ох. — Оливия разжала руки, Рамиро успел подставить ладони волнам волос и поднял обратно, будто боялся, что, распустившись, они поторопят беду. — Вспомни. Вспомни, что Франциско сказал тебе. Почему отпустил? Проститься?

— Чем бы это ни было, я не побегу, — отчётливо вышептал Рамиро и прижался губами к волосам жены.