Яблочные дни. Часть I

— Альда, Альда, Альда! — Берни сбросил колет, пропахший кабацким дымом, надавил на подушку, заставляя Альду выпустить ее из рук, сжал тоненькие запястья, обжегшие холодком. — Вы и я — единственная надежда дома Оссори, понимаете? Чайка не уронит на палубу моего отца сына, мать не найдёт младенца, прогуливаясь в холмах. Альда, ради графят. Ради графят хотя бы на час притворитесь моей женой.

— Пойдите прочь, пьяница! — отчеканила графиня Оссори, с презрением приподняв верхнюю губу. Свет луны зловеще сыграл на зубках, что были и острыми, и немаленькими.

Берни не успел в полной мере оскорбиться, сочинить достойный план отступления, как Альда вырвалась, обдав его прохладным, волнующим ароматом, замахнулась подушкой. Оссори увернулся, освободил постель — территорию, куда было ступил и где получил суровый отпор. Его опалило жаром, пробрало злой дрожью, под ложечкой мерзко засосало от невозможности ответить на оскорбление.

— Я сказал вам три года назад, мессира — я не насильник, я буду ждать до любви. — В ушах стоял злейший звон, голос осип. — А вы! Дьявольщина, да это я должен содрогаться при мысли привлечь к себе ледышку!

Альда молчала, затаившись за фортом из одеяла и подушек, молчала, разя мужа льдом глаз. Берни рыкнул сквозь зубы, унял зуд костяшек ударом о колонну кровати. Три года они ругались и не мирились, прибавляя к забытой или утихшей ссоре новые. Притом разражались скандалы невзирая на то, что Берни всеми силами старался не появляться дома, а Альда при его появлении спешила скрыться там, куда он не ступал по доброй воле — в библиотеке.

— Если бы я могла выбирать, — услышал Берни после того, как приладил к поясу ножны и перешагнул порог, — я бы предпочла носить траур по супругу, который сражался на войне и отдал жизнь на поле боя, а не утонул в сточной канаве из-за пьянства.

2

Обручальное кольцо было последней вещью, к которой тянулась в минуты смятения Альда Оссори, но сейчас именно оно поворачивалось на безымянном пальце. Лунный камень в зооморфной оправе — узор сцепленных медвежьих лапок — мутился, как взбаламученное грозой поутру небо. Супружеству четы Оссори шёл четвёртый год. Но Альда помнила, как по пути в церковь на венчание жених преломил губы в ухмылке и без предупреждения стиснул ей палец обручальным кольцом. Она словно очутилась в медвежьих объятиях, если угодно — плену. Игра света рождала пляс синих искр по камню. Рональд хохотал, призывая отдать его вкусу должное, синева искр вторила сини глаз Альды. Но, лишенный бликов, это был сгусток мертвенного лунного цвета, назначенного святым Прюмме цветом траура. Даже такой безбожник, как Рональд Оссори, не мог об этом не знать. Но он с детства прослыл забиякой и «безголовиком», как маленькая Альда нарекла Рональда с его бессменной компанией.

Рональд Оссори рос, из смешного рыжего мальчишки, который одинаково искренне говорил Альде, что у неё красивые золотые волосы, и что она дура, он стал юношей и женихом. Союз Оссори и Уайлсов состоялся задолго до того, как Рональд, давя вздохи, опустился перед Альдой на колено и, почти не размыкая зубов, попросил выйти за него замуж. Для герцогов Оссори это была авантюра, для семьи Альды — провинциалов, которые имели небольшой земельный надел в Оссорийском герцогстве, как раз близ замка Уэйкшор[1], но не титул — удача и величайшая честь. Конечно же, Альду и Рональда никто не спрашивал, и едва Альде исполнилось три, матушка почти подарила дочь матери Берни. И хотя юным жениху и невесте никто не говорил открыто об их будущей женитьбе, оба это чувствовали, оба противились и с особым усердием отталкивали друг друга. За годы, проведённые вместе, они узнали друг друга лучше, чем кого бы то ни было, и в то же время не знали совершенно. Прошли годы, но Рональд по-прежнему видел перед собой маленькую дуру, льющую слёзы по поводу и без, а Альда видела неисправимого безголовика. И не важно, штурмует он крепость на дереве или захватывает город, дарит жука в смоле или обручальное кольцо с камнем смерти. Рональд Оссори не менялся, и, кажется, не менялась сама Альда…

Итак, Альда Уйалс выйдет замуж за человека войны. Он даже очаровал её минут на пять, когда встречал на опушке Марионского леса. Возмужавший, опалённый чужим — эскарлотским — солнцем, с рукой на перевязи, которую до последнего скрывал под замысловато скроенным нарядным плащом.