Яблоневое дерево

Этот мужчина, со смехом стоящий над ним, не может быть Ханнесом. Это русский солдат. Враг. Но не его враг. Он смеялся. Это игра. Отто сдержал гнев. Нужно держать себя в руках. Он в опасности. Он уже много раз видел на войне, как люди сами калечат себя из страха. Страх для солдата – самый опасный враг. Он заставляет вредить себе. Отто посмотрел на противника. Улыбнулся и сбросил карты.

– Сыграем снова, твою мать.

Солдаты заорали от восторга.

– Твою мать. Твою мать.

Скоро он перестанет быть дураком.

Голод. Слабые умерли в первые же дни. Другие жадно обменивались рецептами, подолгу обсуждали изысканное меню, подкрепляясь образами, возникающими в голове.

– Французы называют это филе, мы – вырезкой или карбонадом, такой кусок мышц в форме дубины, находится под поясницей, с каждой стороны. Мясо невероятно нежное и сочное, потому что животное этими мышцами почти не пользуется.

Вещал какой-то долговязый парень. Заключенные ловили каждое его слово. О женщинах больше не говорили, теперь обсуждали только еду. Герберт демонстрировал своими лапищами, как в мирные времена разделывал говяжьи и свиные туши во дворе у родителей. Их семья обеспечивала все окрестные мясные лавки. И в войну, должно быть, тоже не голодали.

– Говядину разрезают вдоль туши. Так мы получаем две симметричные половины и делим их на передние и задние четвертины. Передние ноги, спина, живот, задние ноги. Это называется грубая разделка.

– Моя мать делала по воскресеньям говяжье жаркое и пюре. Когда она ставила еду на стол, еще шел пар, – сказал тощий, как жердь, солдат. Ему было лет двадцать, но выглядел он как преждевременно постаревший ребенок.

– С каким соусом? Ты должен описать соус, иначе представить не получается, – сказал его сосед.

– А, соус, он, даже не знаю, его готовила моя мать, но он был… Такой… Кажется, коричневый.

– Приятель, ты совсем? – возмущенно глянул на него сосед. – Рассказываешь тут про говяжье жаркое, от которого слюнки текут, и дальше ничего? Я тебе сейчас рожу начищу, глядишь, и память проснется.

Парень никак не отреагировал. Он уставился в одну точку. Его лицо напоминало пустую комнату, в которой кто-то выключил свет.

Толстяк – когда он говорил, кожа у него на подбородке болталась, словно старая тряпка – поспешил к нему на помощь.

– Для этого берется мясо с ноги. Натирается солью и перцем и быстро поджаривается на масле со всех сторон – тогда поры закроются и мясо останется сочным внутри.

В ответ на его рассказ прозвучали стоны и вздохи. Завладев вниманием публики, толстяк с горящими глазами продолжил рассказ.

Было важно уточнить каждую деталь, обсудить всевозможные варианты, чтобы растянуть процесс. Никто не хотел преждевременно заканчивать эту совместную трапезу и снова сидеть в одиночку, страдая от голода, брошенный всеми, без матери, без семьи.

– Кладешь говяжьи мозговые кости в холодную воду и начинаешь готовить. Когда закипит, снимаешь пену и варишь бульон еще пять минут. Добавляешь мясо и порезанные овощи. Кидаешь соль, перец и можжевеловые ягоды и варишь два-три часа на слабом огне. Не забывая при этом периодически снимать пену. Потом достаешь мясо, нарезаешь кубиками и возвращаешь в суп или используешь как-нибудь иначе…

Бурные аплодисменты. Русские на заднем плане покачали головами.

31

Когда начались схватки, Сала явилась в клинику Лейпциг-Дёзен, к профессору Дибуку.

Сестры приняли ее в отделении неотложной помощи и повезли на каталке по пустым коридорам больницы. Сала чувствовала себя как в доме с привидениями – казалось, за каждой дверью поджидают души убитых детей. Здесь должен родиться ее ребенок? Путь казался бесконечным. В конце каждого коридора они поворачивали налево или направо, в следующее разветвление лабиринта. Дважды она видела в сумраке коридоров спешащих куда-то врачей. Между ногами стало горячо и влажно. Отошли воды.

Дрожа от бесконечной боли и слабости, Сала почувствовала, что ей ставят капельницу.

– Что делать, если я потеряю сознание?

– Когда ты нам понадобишься, мы тебя разбудим, – пообещала медсестра, терпеливая берлинка с сильными руками и удивительно чистой кожей лица. Она сделала Сале еще один укол.

– Что это?

– Стрихнин, детка, все остальное у нас закончилось, – она рассмеялась. – Нет-нет, не пугайся, просто успокоительное. Профессор сейчас придет. Наверное, ищет свой бон-бон.

– Ищет что?

– Свой партийный значок. В последнее время он постоянно его теряет, – она хихикнула. Потом опустила руку Сале на лоб. – Выглядишь анемично, милочка, у тебя недавно было сильное кровотечение?

Сала слабо кивнула.

– Сегодня утром. Целый поток.

– Ты в надежных руках. Будем надеяться, ребенок не доставит нам особых хлопот. Кто это будет?

– Мальчик.

– Мальчики нам нынче пригодятся. По мне, так лучше двое или трое, но их поди выкорми, верно? – она ободряюще улыбнулась. – Не переживай, милая, профессор знает, что делает, а чего не знает он, знаем мы. У меня еще никто не умирал. А я уже помогла появиться на свет маленькому городу.

У Салы потемнело в глазах.