Якорей не бросать

— Какую еще пословицу? — недовольно глядит капитан на своего первого помощника.

— Чужую беду руками разведу, а своя придет — ума не приложу.

Капитан прикуривает, ломает спички, чертыхается и уже тихо и горько говорит:

— Ведь лучше, что ушла, ведь она ему всю жизнь сгубила, курва. Радоваться надо, что ушла, а не горевать.

— Сердцу не прикажешь, — тоже тихо и тоже горько говорит Шевчук.

Я слушаю разговор и вдруг ясно понимаю, что говорят сейчас они не только о Соловьеве. Оба знают что-то еще и хорошо понимают друг друга, и им обоим сейчас очень горько.

Носач ожесточенно затягивается, сигарета разгорается, освещая его пышные усы, и они наливаются медным цветом. И вдруг он опять взрывается:

— Дай ты ей радиограмму от имени всей команды, что мы рады, что он наконец избавился от нее, от... бл-линчика в сметане!

— Никакой радиограммы я давать не буду, — тихо отвечает Шевчук. — И ты это отлично знаешь.

И опять нервно поправляет очки на носу.

— Ведь он же парень был орел!—вздыхает сожалеюще Носач. — Я помню его. После войны, когда рыбацкий флот сколачивали. Он с орденом Боевого Красного Знамени заявился. Чубчик вьется, гимнастерочка наглажена, сапожки надраены... Эх!..

Носач досадливо машет рукой, и его взгляд наталкивается на штурмана Гену:

— Ну а ты что, голубчик!..

Штурман втягивает голову в плечи, но тут вдруг начинает говорить радио:

— «Катунь», «Катунь», ответьте «Алмазу»!

— «Катунь» слушает, — еще сердитым голосом откликается капитан, взяв трубку радиотелефона,

— Сколько подняли?

— Только что отдали. А перед тем девять тонн,

— Дайте «точку» отдачи.

— Дадим, — обещает капитан, и только бровью повел, как штурман Гена торопливо кидается в штурманскую рубку.

Ему сейчас не позавидуешь, его ждет «ковер». Уж кто-кто, а капитан наш умеет на «ковре» положить на лопатки.

— Сколько «Катунь» подняла? — спрашивает кто-то по радио.

— Девятнадцать, — отвечает кто-то.

— Девять, а не девятнадцать!—сердито поправляет Носач.

— Ты и двадцать поднимешь, тебе что, — замечает новый голос. — Нашел прорубь и таскаешь.

— Не-ет, дорогой, я не из тех, кто втихаря ловит, — обрубает его Носач. — Да одному и плохо ловить. Весь район не охватишь. Тут колхозом надо.

— Колхозом хорошо, когда рыбы много, — вмешивается еще кто-то в разговор. —А когда ее нет, лучше одному.

— Наоборот, дорогой, — отвечает Носач. — Когда рыбы нет, ее искать надо, одному не набегаешься. А колхозом, глядишь, то один найдет, то другой.

— Ты везучий, Арсентий Иванович, — говорит «Алмаз».

— Сплю меньше.

— Я тоже не сплю, а план горит.

— Ну вот и беги сюда. Мой штурман «точку» даст.

— Прибегу. А где «Мамин-Сибиряк»?

— Поймал и молчит, — говорит кто-то.

— Здесь «Сибиряк», здесь, — подает голос «Мамин-Сибиряк».

— Что поймали?

— Американскую подводную лодку, — насмешничает «Мамин-Сибиряк». — Трал оборвали.

— Дайте «точку» зацепа, — сразу просят несколько голосов.

— Бонжур, Жужу, бонжур!— врывается француз.

— Бонжур, дорогой, — с усмешкой отвечает Носач. Он остыл уже, отошел. — Кричи громче.

— «Видов», «Видов», сколько у вас? — спрашивает кто-то.

— Травы два воза накосили, — отвечает «Видов». — Какой трал у вас? — бубнит в трубку Носач.

— Донный.

— Здесь надо пелагический в придонном варианте.

— Спасибо за совет, Арсентий Иванович, — благодарит «Видов».

— На здоровье.

— Куда же рыба делась? — спрашивает кто-то.

— Стала умной, прячется.

— Мне до плана осталось шестьдесят тонн и один промысловый день. Не могу добрать. А послезавтра сниматься с промысла, — жалуется какой-то капитан.

— Я тоже горю, — сообщает другой. — Гоняюсь вот за косяком. Скорости не хватает. Вижу, как заходит и как выходит из трала.

— Подключи валомотор, — советует Носач,

— Подключил, не помогает.

— «Южная звезда», «Южная звезда», — добивается кто-то.

— Здесь «Южная звезда».

— Когда домой идете?

— Через неделю.

— О-о, счастливчики! Почту возьмете?

— Возьмем, подходите.

— А как улов?

— Добираем до плана. Три тоники вот выудили.

— А-а, Три — мало. «Катунь» вон по двадцать таскает.

— Не загибайте, — усмехается Носач. — Далась вам «Катунь».

— Вчера сколько выудил, Арсентий Иванович? — спрашивает «Мамин-Сибиряк».

— Шестьдесят одну.

— Сочувствуем, сочувствуем, а мы — целых пятнадцать.

— Я же говорю, идите сюда.

— Жужу, Жужу! — свистит француз.

— Да нету твоей Жужу, гулять пошла, — со смехом говорит кто-то.

— За женщинами следить надо, — советует другой.

На дворе ночь.

А француз все свистит и все добивается Жужу. Радистка, что ли? А может, с берегом говорит? Они с берегом по радиотелефону говорят. Можно только позавидовать.

— «Катунь», какая глубина у вас?

— Сто шестьдесят метров.

— Спасибо. До связи.

— До связи. — Капитан вешает трубку радиотелефона. Сурово сводит брови и оглядывает рубку. — Ну так, где штурман? Спрятался!

Странно, но в грозном голосе капитана я различаю смех.

Вахта моя окончена, и я ухожу из рубки.

И опять не сплю. Пока стоишь на руле, думаешь: скоро ли вахте конец, хоть бы скорее. А как придешь в каюту — сон летит от тебя. И даже не читается.